— Что–то нам он принесет, принесет… — иронично проскрипел сапожный нож, остро отточенный и висевший на специальном крючке, чем несказанно гордился.
— Могу прояснить… — молвила звезда столь светским тоном, что в ее причастности к высшим сферам можно было не сомневаться. — У нас наверху кое что известно. В начале апреля здесь родится мальчик. И знаете, там (она даже мигнула!) уже решено — Он будет поэтом.
— Поэзия — это то, что помещают в самом конце газеты, а потом выр–р–р-езают! — проявил осведомленность нож, налегая на режущее «р». — Суета сует и томление духа. Не для народа. Народу необходимо полноценное питание. Когда в руках есть ремесло — суп и кусок хлеба обеспечен.
— Помимо того морковь и сколько угодно лука, — обрадовался порей кулинарной теме.
— Господа! Фи! Разве можно быть такими прагматиками, когда речь идет о человеческом призвании! О радостях духа, взлетах ума? Такое впечатление, что люди появляются на свет лишь для того, что бы регулярно набивать животы и удобрять почву. А красота? — сделавшись из алой пунцовой возмутилась роза. — Я не пожалею всех своих лепестков, что бы этот малыш никогда не проходил мимо прекрасного! — Она героически тряхнула головкой и нежные шелковистые лепестки осыпались на подоконник. Царский дар.
— А голос! Неужели еще не понятно, что для благополучия в этой жизни важнее всего громкий голос! — Щегол выдал такую затейливую трель, что, зашипев, вспыхнул едва тлеющий огонь в очаге.
— А-пчхи! — Чихнул он, подняв тучу пепла. — Если кто–то полагает, что — будь ты башмачник, поэт или певец — можно обойтись без огня, тот слишком переоценивает влиятельные связи и собственную — кхе–кхе — пронырливость. Лед — он и в бокале с вином — лед! Обман и разжижение. Кхе–кхе! Огонь в груди — вот, господа, та главнейшая сила, без которой зачахнет в ненужности и унынии самое ценное дарование. — Шипя и кашляя как завзятый курильщик, прохрипел огонь.
— Да от вас, милейший, одна морока и пожары. Вспыльчивость и лихорадка. Характер! Нет ничего важнее характера! Напор и несгибаемость! — нож дугой выгнул боевой бок и едва не соскочил с крючка.
Всем захотелось высказаться по поводу разбавления вина и роли характера в биографии великих людей. Раздался такой гвалт, что стоит удивляться, как он не разбудил башмачника и его жену. А затем мерно ударили часы. Только три раза. Но воцарилась такая тишина, что все и всё, что было в комнате и за ее приделами — сугробы на улочках, коты на крышами, опушенные инеем ветки деревьев, золоченый крест и петушок, венчавшие шпиль церкви и даже высочайшая звезда услышали тихое заклинание часов:
— Все знать, все знать… все видеть, все понимать… Любить, любить, любить…
— Он будет королем! — провозгласил высунувший бородатую голову из резной листвы пан. — Он перехитрит время.
….Много, ох много раз пробегала с тех пор по кругу неугомонная стрелка. Родившегося в чердачной комнате мальчика назвали Гансом Христианом. Все, щедро обещанные в новогоднюю ночь Гансу Христиау Андерсену дары, пришлись впору. Он запоем читал, бес конца фантазировал, легко сочинял, много и с любопытством путешествовал, описывая в книжках то, что видел в дальних странах. Взрослел, умнел, старел. Рядом трудились и старились верные часы. Однажды они даже закашлялись и умолкли. Тогда в комнате появился часовой доктор, похожий на аиста в очках, поковырял блестящими щипчиками в механизме. И вновь побежала стрелка, закачался маятник, настаивая на своем: «- Все знать, все видеть… не забывать, не забывать. Любить…»
Ганс Христиан так и поступал: все видел, ничего не забывал и знал даже про такие удивительные вещи, о которых другие и не подозревали. Например, ему точно было известно, что все сущее в этом мире — одна семья, созданная Творцом для радости. Он любил своих неисчислимых сестер и братьев — улитку, куст репейника, фарфорового пастушка, вороньи стаи, домовых и троллей, облака и листву, горошины, камешки, оловянных солдатиков, русалочек, принцев и бедных студентов, перышки, хлебные крошки, пыль на стекле — ну, короче — все–все. От понимал их язык, обычаи, характер, никогда не терял зоркости взгляда и жара пытливого сердца. Он, как никто другой, подмечал прекрасное в обыденном и пылко преклонялся ему — этот особенный человек. «Да вы умеете заметить жемчуг в любой сточной канаве, мой друг!» — сказал ему как–то известный писатель.
Уже первые сказки Андерсена принесли ему славу Величайшего Поэта. Маленькими изданиями сказок зачитывались до дыр, книги с картинками раскупались в пять минут, стихи и песенки из этих сказок заучивались детьми наизусть. А критики смеялись! Смеялись и незнакомые люди, встречая на улице нелепого чудака — они ведь лучше умеют оценить достоинства головного убора, нежели головы под ним.
Читать дальше