Людмила Бояджиева: Золотая рыбка

Едва вынырнув из сна, Полина вспомнила все и блаженно зажмурилась. Ощущение такое, будто прямо на одеяло и подушку, изящно упакованные в лазурный шелк, высыпали охапку свежих ландышей. Пьянящий восторг, томная нега во всем теле — от макушки с растрепанными прядями блестящих пепельных волос, недавно подстриженных у первоклассного мастера, до кончиков пальцев длинной ноги, касающейся резного дерева королевской кровати. Это чувство нельзя комкать: вскакивать, бежать под душ, хвататься за телефон, или прицепиться мыслями к чему-нибудь деловому, серьезному.

Надо медленно дегустировать наслаждение, плавно перебираясь от мелких объектов удовольствия к центру — главному предмету всеобъемлющего торжества. Делать это необходимо очень осторожно, вдумчиво, стараясь не расплескать ни капельки.

звенела в голове детская песенка. И дальше, дальше, под тоненькое пиликанье скрипки. Не важно, что её слова сочинил сын русского помещика Константин Бальмонт, умерший в эмигрантской нищете где-то под Парижем. А гитарный аккомпанемент, наигранный отцом, похож на считалочку — весел, прост и привязчив. Главное:

«Это я, я… Это — моя жизнь» — Полина медленно оглядела спальню. Сквозь голубовато-перламутровый узор трехслойных занавесей в комнату проникал таинственный глубоководный свет. У самого стекла сильно присборенная дымка полупрозрачного шелка, над ней — плотный в серебряных «французских» лилиях штоф, прихваченный по краям тяжелыми кистями, а сверху — синяя атласная драпировка ламбрекенов. — Потрясное окно! Смотреть на него и смотреть. Композиция занавесей составлена по принципу большого туалета от роскошного к интимному, от чувственного полумрака до яркого света праздника.

Не стоит огорчаться, что солнца сегодня нет и что до весны почти три месяца. Надо просто лежать и смотреть, слегка лаская ладонями приятную прохладу постельного белья, безукоризненно стильного и соответствующего облачению окна, вдыхать аромат гиацинтов, призрачно белеющих в корзине на туалетном столике.

Сам столик, вазу, флакончики, обои, массивные очертания гардероба с озерной гладью зеркала, прозрачный хрусталь люстры тоже надлежит разглядывать долго, осторожно, словно вытаскивая из коробки с подарками всяческие очаровательные сюрпризы.

«Я всегда хотел, чтобы у меня было все самое лучшее», — сказал Полине Глеб, приведя её в свой дом, и посмотрел строго и значительно. Стало ясно это не комплимент, не пустяшное хвастовство. Это — смысл жизни, за который он будет сражаться с бульдожьей яростью, до последнего дыхания.

Полина сладко потянулась, провела руками от плечей к бедрам… Сегодня она спала одна и могла побаловать себя ночной сорочкой. Даже сквозь сон чувствовались кружева на груди, ласкающее прикосновение английского батиста — невесомого, нежного и совершенно не мнущегося.

Что толку в этих занавесях на окне хрущобы, нужен ли английский батист на заплатанных простынях? Как выглядит золотая рыбка в эмалированном ведре? Глупости! Глеб прав — человек должен стремиться к комфорту, к окружению первоклассных вещей. Они дают уверенность в себе, ощущение силы и радости, наделяют милосердием и любовью ко всему сущему.

«Мне двадцать пять, — думала Полина. — Если надо, могу выглядеть как старшеклассница. Рост 170, с весом все в порядке без диеты и шейпинга. Глаза фантастические. Волосы так и хочется перебирать — плотные и шелковистые. Ни одного прыща, ни единого больного зуба, и все анализы в полном порядке. Впереди длинная, расцветающая с пышной щедростью жизнь, впереди такие удовольствия, что хочется орать во все горло: «Спа-си-бо!»

Разве можно поверить, что всего полгода назад длинная, нескладная, она чувствовала себя затравленным зверенышем, взирая на окружающее с угрюмой недоверчивостью. Полина не верила ни себе, ни другим. Упоминание самого слова «счастье» вызывало тошнотворную реакцию, вроде лозунгов разнообразных культовых сект, обещающих блаженство и просветление.