Пётр Курков - Категория жизни - Рассказы и повести советских писателей о молодежи нашего времени

И маленькая женщина принесет ему однажды свои почеркушки. Хозяин прочтет, скажет:

— Слишком литературно, н-да… И все-таки недостаточно литературно… Н-да… Но… молодц а , молодц а .

Нет вернее способа облапошить, чем внушить дурехе, что она умница.

Наконец в один вполне прекрасный для нее день два хмельных, назвавшихся писателями из столицы, провозгласят ее талантом и притиснут, расфранченную, в ванной, между раковиной и унитазом. Пока один будет звать все бросить и уехать — другой, потеряв географическое ощущение, прохрипит в ухо: пойдем в гараж! А потом оба сольются в желании и послать все к черту, и идти в гараж, и ехать на дачу, лучше — в Переделкино.

Ах, как крошке было неловко, что у нее только я, завязшая в азах сантехники, и Измайлов, срок годности которого явно подходил к концу.

Да! Будет тяжело, иногда обидно. Будут болеть сбитые пальцы, ныть плечи от незнакомых усилий.

Постепенно придет умение. С ним — радость, подтвердив аристотелевское, что именно знакомое доставляет удовольствие. Чтобы любить дело, нужно его знать.

Покоренные бачки, сифоны, трубы, краны перестали для меня существовать. Я становилась свободной.

Но чем больше я старалась подогнать порядок в доме под высокий авторитет честных 120 рэ минус подоходный, тем отчужденнее становилось сознание мужа, определяемое моим бытием. Я действовала, он не понимал, что происходит.

Носок ли был с дырочкой, обнажалась ли стриптизно не мной — молью съеденная шапка, вставала ли какая-то другая мелкобытовая проблема — настроение Измайлова падало, двухметровая фигура сгибалась, и губы скорбно шептали:

— Марго, куда уходят деньги!

О, где же… Где же вы, несправедливо опороченные за простонародную несдержанность, крепкие, горячие, жестоколюбящие пары?

Где вы, темпераментные мужья с золотыми руками? Покажитесь хоть на миг, круглолицые, незагримированные, полногрудые жены с одной десятилеткой!

Пять минут перепалки — и пусть бы сдвинулась мебель… Пусть затихли бы, подслушивая вас, соседи… Вы пошли бы потом по расчищенному, освеженному пространству дня, обнявшись и забыв о моли, носках — обо всем! Если б вообще пошли…

О яростная любовность ссоры! О сладкий кошмар примирения! Где вы, где?

В нашей квартире всегда стояла тишина. У мужа было интеллигентное лицо, а я старалась.

Как выяснили мы, гуляя под сиренями до свадьбы, в детстве и меня, и Измайлова сводили в оперу.

Я видела «Кошкин дом» и «Балду». Настаиваю — видела. Мне было пять лет. Измайлов с корректным нажимом ответил, что в том же возрасте он прослушал «Кошкин дом» и две «Балды».

Преимущество в одну «Балду» послужило ему первой ступенью, на которую он поднял себя, чтобы смотреть свысока. Впоследствии, когда я училась вечерами, Измайлов увеличил культурный разрыв, начав ходить в филармонию. Он возвращался другим человеком.

Вежливый кашель собрания, неподвижные ряды, убаюкивающие пасы дирижера, отмахивающего «сетку», а главное, музыка, которая отдавала, звала идти, не подымаясь с места, — все вместе действовало на Измайлова возвышающе. И чем дальше он уходил от филармонии, из толпы меломанов, тем больше.

Иногда свойства супругов диффузируют. Чаще — внешне. Реже — внутренне, вторгаясь в пласты характера партнера.

Так, в час постмузыкального просветления Измайлов чувствовал в себе некий посторонний намек на возможность действия. Одно появление этого намека уже было для Измайлова работой.

Тогда он брал выстиранные мною брюки, нес, роняя, на балкон. По пути намек гас. Измайлов забрасывал брюки на веревку и ложился читать.

Скоро брюки уже летали по околотку, гонимые микрорайоновским смерчем. Падали на чужой балкон, вызывая горячие расспросы супруга и алую растерянность его жены.

Вечером, вынося мусорное ведро, я находила брюки в кустах, злобно скомканные в узел.

В свою очередь, я, помыв, постирав, стерев, убрав, поставив и положив на место, приготовив, погладив и выхлопав, тоже испытывала будто бы не свое, музыкальное ощущение. Четкое стаккато пульса в подушечках пальцев, изъеденных содой и порошком. Мощное, блаженное тутти усталости во всех членах. Все переделав, я чувствовала музыку.

Измайлов, напротив, должен был воодушевиться ею, чтобы испытать потребность в действии, лучше — однообразном.

Вероятно, из него вышел бы отличный строевик, чья стихия — шагистика по плацу в громе духового оркестра. Но от службы в армии он как-то уберегся.