Пётр Курков - Категория жизни - Рассказы и повести советских писателей о молодежи нашего времени

— У той осинки, — подтверждает Маркус не глядя. Залезает в кузов, хлопает по кабине.

— Давай! Жми, трудный подросток!

Серега трогает. Ржет во все горло. Грузовичок рвется в поселок, вихляясь по раскисшей колее.

Красноносый тракторист смотрит нам вслед.

— У той осинки! — страшно ревет Маркус в сложенные ладони. И чтобы уж совсем не сомневался колхозник, отмеривает ему на своей руке длину хорошего леща.

Наверное, через месяц после моего поступления в бригаду случился первый срыв. Потом были другие, по мелочам, о которых и вспоминать незачем.

Я им мешала. Хотелось выругаться, плюнуть, почесаться, и тут же они спохватывались — вон она. Я видела их усилия держаться. Словно перед кинокамерой. Ждала взрыва, и все же он произошел внезапно.

Был конец дня. С утра до вечера работали на трассе. Устали. Приехали — в конторе ждут две срочные заявки. По одной успели все сделать, по другой — отложили на завтра. Перекрыли воду по стояку.

— Теперь месяц без воды будем. Мастера… Вашу душу… — сказал потный хозяин квартиры, захлопывая дверь.

— И так запаршивел, при воде, — проворчал Морозов.

Ребята умывались. Там, в подвале, они устроили что-то вроде бытовки. Была когда-то своя каптерка, да трест отобрал. Поставили краны, раковину. Притащили стол. Даже радио провели. Все, как у людей.

— Чо лезешь! — рявкнул Маркус и отпихнул Фарида, сунувшегося помыться рядом. Панург зол. Работали без обеда. То есть время на обед было, но ближайшая к трассе столовая оказалась на ремонте. Попили водицы из колонки. Целый день надсадного труда, и ни крошки во рту. Мелкое лицо Мухаметдинова стало к концу смены в кулачок. Постарело.

Я прибирала на стеллажах. Все заготовки, запчасти лежали в отсеках навалом. Смелела день ото дня. Ребятам не понравилось бы резкое наведение порядка. Подвал они считали своим. Как матросы — корабль.

Морозов помылся, снял сапоги и разматывал портянки. Маркус вытирался замурзанной тряпкой. На спине, под рукавами его старой красной рубахи — белые соляные овалы. Упреком мне. Раньше ребята мылись по пояс. Теперь — лицо и руки.

Вдруг зашипело, забулькало. Из-под ржавой ревизии канализационного стояка хлынула черная жижа. Прямо на спину Маркусу, на портянки Морозова, на мои, тогда новые, джинсы. Я взвизгнула. Отпрыгнула в сторону, сразу задохнувшись от резкой вони. Маркус содрал с себя рубаху. Шагнул ко мне, держа ее на отлете, словно собирался ударить.

— Чо распищалась! Не видала? Тащи ключ, щенок, — это уже Фариду. Мухаметдинов схватил ключ, подбежал к стояку, стал отвинчивать болты заглушки. Грудь его сразу намокла.

Я стояла и не знала, как, чем вытереть брюки. Маркус сунул в мои руки трос. Лицо его ходило.

— Давай! Давай, мадам! Записалась в начальники г… и пара? Давай, чисти засор! Ну, чо вызверилась?

Все они разом уставились на меня.

Я училась в пятом классе специализированной школы с английским уклоном, когда мне пришлось без всякой подготовки сыграть роль Деда Мороза на утреннике в подшефном детсадике. Учительница-исполнительница внезапно заболела. А я занималась в драмкружке. Меня обрядили. Приклеили усы, бороду и выпустили на призывные крики Снегурочки — старшей пионервожатой.

— Дедушка Мороз! Дедушка Мороз!

— Иду! Иду! — уныло забасила я в вату.

Дома меня ждал «Моби Дик», все остальное было неинтересно. Двух-трехлетние детишки, увидев меня, прижались друг к другу. Таинственное, сказочное, великодоброе — и вдруг оказавшееся карликом существо! С бородой в пол, в волочащейся, спадающей одежде. Может, я была первый в их жизни Дед Мороз… Помню жар, прилив фантазии, возбуждение. И легкость! Я могу все! Петь, кричать голосами зверей и птиц, плясать вприсядку…

Тут предстояла не роль. (Смогу ли я выдержать это?) Взяла трос. Отодвинула Мухаметдинова с заглушкой в руках. Отверстие канализации выше головы. Все в лицо. Табурет? Зачем? Завела трос. Стала проталкивать. По локтям потекло. Вони я уже не чувствовала. Трос не шел, упирался в затор.

Кто-то орет визгливым, бабьим, не моим голосом. Ничего не вижу. Лохмотьями падают брызги. Дрожат руки. Не пробивается.

Трос неожиданно провалился, дернув вверх мои руки. Жижа хлынула, заплеснула глаза. И все кончилось. Я разлепила веки.

Захваченный тросом, поверх всякой дряни лежит у моих ног в размокшей газетке труп подросшего котенка. Маленькая женщина забилась в истерике, размазывая слезы по моему лицу.