Пётр Курков - Категория жизни - Рассказы и повести советских писателей о молодежи нашего времени

— Га-га-га, — смеется, идет обратно. — Вот бы щас сбрякали… Сгнил мост-то… О, такая дырища, — он ухмыляется, расставляет руки, косится на Маркуса, — твоя баба пройдет. Брод надо искать. Где-то должен быть.

Он заводит мотор, съезжает на берег, тихо едет по скрипучей гальке.

Мы с Маркусом не спим. Бодрствование объединяет нас будто бы одной общей мыслью. Так кажется всегда, когда рядом спят, а кто-то один, как ты, бессонный, смотрит, и в глазах у него только ответы. Ни одного вопроса.

Думает ли Маркус о мосте, сгнивающем в кажущейся чистоте?

Он молчит. Не мешает предполагать, что да, думает.

Я улыбаюсь, теплота благодарности согревает меня, обволакивает дремой. Это Серега завел грузовик в нагретую солнцем воду. Она вкрадчиво ползет в кузов, заливает жидким блеском трубы, они перестают звякать. Тишина. Маркус, поднимаясь вверх и удлиняясь, что-то говорит беззвучно, как в вату… Вместо слов из его рта выбегают частые белые шарики воздуха, словно Маркус во весь рост стоит и говорит в воде. Интересно — видеть произносимые слова. И не слышать.

…Чистая безмолвная стихия накрывает меня и колет в каждую пору десятками острых сигналов, сливающимися в один длинный молниеносный росчерк, гаснущий в боковых линиях. Чувствую, понимаю, принимаю зов. Выгнув тело, падаю через борт, размыкаю тяжелой головой зеленую глубину.

Зов разлит всюду. Беззвучие насыщено той полнотой значения, какая непосильна ни одному слову, ни всем словам вместе. Зов пронизывает меня, становится знанием, движением, мыслью, плотью и целью. Цель — вот причина моего появления и ухода. Я, рыба, знаю ее изначале. Нужно спешить. Цель моя близка и недостижима. Всегда.

Там, за поворотом, уже стоит по грудь в медленно текущих струях старый, усталый человек. Тянет скользкий узловатый бредень, в который мне нужно попасть. Старик умоляет случай, взывает к великодушию и щедрости удачи, его бьет озноб от каждого подергивания сети, он готов кричать от радости обладания мною. Но поймав меня, он поступит как все.

Выбираю узкую, наспех стянутую веревкой ячейку, застреваю и бьюсь от несвободы, ощущаемой как боль. Он охает, оступается, бессмысленно бормочет, вытягивает бредень из воды, судорожно хватает меня за самое нежное — жабры, протискивает пальцы глубоко в глотку и тащит к дому, скользя мокрым протезом по косогору…

Наконец оставляет нас вдвоем.

Маленькая кудрявая девочка, рожденная в марте и избранная мной, прозрачна от худобы, как икринка. Она поет, ласкает меня, как ласкают дети — прикосновениями легче самой тихой волны.

Она целует меня в закушенные губы своим теплым ртом. Ее не отторгает моя холодность, неумение говорить звуки, мой неподвижный прямой, устремленный в известность взгляд. Неискушенная, она почти знает разгадку, но горячая кровь уже кружит ей голову, заставляет просить вымолвить тайну живого небытия.

Сейчас она увидит ее.

Приходит старик и вспарывает меня ножом. Лишь убив, он может считать меня своей.

Но, дважды отразившись в глазах девочки, я остаюсь только с ней.

Зов услышан и передан.

Течение уносит меня, посмертно спасенную ребенком. Мелкие гребешки речной ряби выполаскивают следы крови из нутра, зарастающего очередным вечным рубцом.

Старик, лысый, похожий на Измайлова и копия Иван Максимилианович, бежит по топкому берегу, припадая на деревяшку, и вопит: «Харакири!..»

Маркус говорит:

— Заехал-таки, водило. Излажу щас тебе харакири… Испуганные Фарид и Морозов сидят мокрые на крыше кабины, таращат со сна круглые глаза.

Вздремнул Серега за рулем, угодил в ямину. Мотор заглох. В кузове вода по пояс. Все в растерянности.

Только зоркий взгляд Маркуса уже разглядел надежду. Ползет она тракторной букашкой, семенит по расстеленной золотой необозримости, кряхтит и тащит за собой черную нитку пахоты.

— Эгей! — кричит Маркус в необозримость, машет худым сапогом. Похоже, он рад случившемуся, как новой конкретной задаче.

— Эй-ей-ей! — вразнобой подхватываем мы, бригада. И Серега-пристебай, из страха перед Маркусом оставшийся в кабине, высунул голову и тоже:

— Ей!

Букашка сворачивает в нашу сторону, укрупняется и вырастает до размеров красноносого мужика, лицо которого, разглядев положение, из простодушного становится крайне озабоченным и хитрым.

— Не суетись… Сказал же… На обратном пути, — недовольно басит Маркус. Серега давится смехом, укладывая грязный трос.

— Ага, — тревожится тракторист, косит глазом. — Как, значит, вертаетесь из магазина, так и… Он! У той осинки… У той осинки буду стоять…