Бруно Апиц - Повести и рассказы писателей ГДР. Том I

Я сам читал на курсах лекции о том, как надо вести себя в нацистской Германии, чтобы не привлечь к себе внимания. Как приспосабливаться к любой самой необычной ситуации. Как нужно избегать малейшего неосторожного жеста или слова — всего, что может вызвать подозрение. Меня и послали в Париж затем, чтобы я передал товарищам опыт своей нелегальной антифашистской работы в Германии…

В то время мы несли большие потери. Тысячи рядовых членов и многие руководящие работники партии были арестованы, брошены в каторжные тюрьмы, концлагеря, многие зверски убиты. В этой беспощадной борьбе, которую мы вели во мраке нацизма, нам приходилось идти на тяжелые жертвы. Мы были авангардом в немецком антифашистском движении Сопротивления. Никого и ничего так не боялись нацисты, как нас.

Новые борцы должны были продолжать дело тех, кого арестовали и убили, должны были занять их место в строю. Некоторые из этих новых борцов, тех, кто спасся, эмигрировав за границу буквально в последние часы перед началом нацистского террора, жили теперь в Париже, Праге, в других городах и странах.

Однако с тех пор, как эти товарищи покинули Германию, методы нашей подпольной работы изменились, ибо тактика преследования, которую проводили нацисты, становилась все более подлой и коварной. Мы же в своей нелегальной деятельности должны были на целую голову превосходить гестапо. И потому каждого, кто возвращался из эмиграции на родину, обязывали проходить основательную подготовку, подробно знакомиться с изменившимися условиями борьбы в Германии. Ни один из них не мог вернуться в свой родной город. Там его слишком хорошо знали. К тому же многие из тех, кто был сейчас в эмиграции, в свое время в Германии не раз подвергались арестам, а кое-кто даже сидел в концлагерях. Вернувшись домой, они сразу попали бы в лапы гестапо. Вот почему им предстояло, так сказать, сменить кожу, стать людьми с другими именами и другими документами. Они должны были уничтожить все, что могло навести на след их прошлой жизни.

И вот, по картам и слушая устные сообщения, они тщательно изучали те районы Германии, в которых им предстояло возобновить свою антифашистскую нелегальную работу. Запоминали даты и подробности жизни, которой никогда не жили, с тем чтобы на любой вопрос, заданный им в нацистской Германии, дать самый правдоподобный и убедительный ответ.

«Что вы делаете в Париже?» — спросил меня тогда полицейский чиновник с худым, желтоватым лицом.

Мог ли я ответить ему на это?

Я лежал на койке в камере французской тюрьмы и мучительно думал. И не случайно меня одолевали эти мысли.

Для курсов мы снимали зал небольшого дансинга. Вечером, после тягот дневного труда, там собирались французы. Беззаботные и веселые. А днем в этом помещении встречались немцы, которым удалось избежать тюрем и концентрационных лагерей и которые теперь готовились к возвращению в немецко-фашистский ад. Увидимся ли мы когда-нибудь снова? Не все из нас дождутся дня, когда немецкий фашизм будет уничтожен. Дня, когда мы сможем наконец осуществить цель нашей жизни: начать в Германии строительство социализма!

На этих курсах учился один товарищ, который мне нравился больше других. Может быть, оттого, что он был очень любознателен, а может, потому, что чувствовалось, как предан он нашему делу. Или, может быть, благодаря его сердечности и жизнерадостности. Его звали Курт (мы знали друг друга только под вымышленными именами), он был из Вупперталя. Когда за год до этого, в 1937 году, в районе Вупперталя гестапо напало на след нашей организации, — что случилось из-за предательства, — Курту пришлось бежать за границу. Курту тогда не было еще и двадцати пяти. Его жена и двое детей остались в Германии. Курт знал, что два раза в неделю они должны являться на регистрацию в гестапо. Там их часами выспрашивали о нем.

— Вот поэтому-то я и не могу послать им весточку, — рассказывал мне как-то Курт. — Пусть они со спокойной совестью говорят, что ничего обо мне не знают. Ведь они действительно не знают, где я и жив ли вообще. — Вдруг Курт подошел ко мне вплотную и заговорил очень тихо, хотя мы были одни: — Ты вот сказал, что ни один из нас не должен возвращаться в свой родной город… Слушай, тебе я могу сказать: один раз я все-таки был там! Один раз увидел своих детей! Примерно полгода назад…

Я изумленно посмотрел на него. Лицо Курта потемнело от волнения. Глаза горели.

— Видишь ли, меня уже как-то посылали в Германию, — торопливо продолжал он. — Со специальным заданием. Вот тогда это и случилось. Только, пожалуйста, не читай мне нотаций! Сам понимаю, что это было неправильно. Но я не мог иначе! Я поехал домой, дошел до угла улицы, на которой мы жили. Меня словно магнитом тянуло туда. Долго стоял я позади афишной тумбы, наблюдая за улицей. И вдруг увидел их! Моего Герда и мою маленькую Элизабет! Они прибежали вместе с другими детьми и стали играть около нашего дома в «классы». Я стоял как пригвожденный, не смея пошевелиться! Слезы душили меня. Мои дети! Они играли, не подозревая даже, что их отец так близко от них! Сердце мое сжалось. Наконец я взял себя в руки и пошел. Нет, я не пошел — я побежал. Да, побежал, словно за мной гнались!