В этот вечер мы долго сидели вместе. Говорили о многом. Беседа у нас, правда, шла очень медленно. Я с трудом понимал немецкую речь Ивонны, она же мучилась с моим смешанным немецко-французским языком. Часто мы невольно громко смеялись, потому что дело доходило и до курьезов. Тогда нам на помощь приходил словарь. И когда мы после совместных усилий находили нужное слово, Ивонна восклицала, вся светясь неподдельной радостью:
— Ах, вот что вы хотели сказать!
Я был очарован Ивонной; меня приводили в восторг и ее голубые глаза, и каштановые волосы, в которых сверкали искорки, и ямочки на щеках, каждое ее движение, все, что она говорила… Ивонна была красива, жизнерадостна, умна. В ее обаянии была та изумительная непосредственность, которая свойственна только скромным, простым людям. Эту непосредственность искусственно не приобретешь. Либо она есть в человеке, либо ее нет.
То, что я испытал, когда увидел Ивонну впервые, и что потом все больше крепло во мне, в этот вечер переросло в глубокое чувство. Я ничего не мог с собой поделать. Все доводы и аргументы, которыми я пытался бороться со своим чувством, были бессильны. Я старался, по крайней мере, ни жестом, ни словом не выдать ей, что творилось в моей душе. Ведь я знал, что скоро должен уехать из Парижа.
Но разве мы, мужчины, можем скрывать что-нибудь? К тому же говорят, будто у женщин в этом отношении тонкое чутье и что их не проведешь. Вероятно, это так. Иначе чем еще мог я объяснить отношение ко мне Ивонны после этого вечера?
На маленьком столике в холле для меня отныне оставлялся мило и с любовью приготовленный завтрак. В первое утро на столе лежала записка: «Pour vous». У меня в комнате в чудесной старинной японской вазе появились цветы. А когда мы встречались, в глазах Ивонны вспыхивали выдававшие ее огоньки.
Ивонна рассказала мне, что родом она из Марселя и что родители ее еще и теперь живут там. Кроме эльзасца, у нее никто не бывает.
А вскоре я узнал все и о ее знакомом Марселе. Это произошло во время одной прогулки. Было воскресенье, и Ивонна уговорила меня пойти с ней погулять. Собственно, уговаривать меня ей не пришлось. Да и погода в тот день была чудесная.
Вскоре мы уже шли вдоль Сены. Длинной цепочкой здесь сидели рыболовы. Один возле другого. И вдруг среди них я увидел Марселя! Рядом с ним, тоже с удочкой в руках, сидел мальчик и что-то говорил ему. Мы неслышно подкрались, и Ивонна хлопнула Марселя по плечу; он обернулся и, широко улыбаясь, с сияющим лицом сердечно пожал нам руки. Потом я поздоровался с мальчиком.
— Мой сын, — сказал Марсель гордо.
Ничто не могло обрадовать меня сильнее этих слов! Я еще раз пожал мальчику руку. Тот удивленно взглянул на меня. Это был рослый паренек лет десяти. Движениями, мимикой и всем поведением он как бы являл собою Марселя в миниатюре.
Когда мы отошли, Ивонна вдруг звонко рассмеялась. Я недоуменно посмотрел на нее. А она все смеялась и смеялась.
— Что случилось? — спросил я.
Она продолжала смеяться и никак не могла остановиться. Затем озорным, немного насмешливым шепотком сказала, что Марсель — страстный рыбак. И своего сына он уже с этих лет старается обучить всем тонкостям рыболовного искусства. Для него это дело чести. И чуть громче добавила: жена Марселя против.
Только теперь я сообразил, над чем смеялась Ивонна! Она, видимо, чувствовала, почему я всякий раз, едва появлялся Марсель, уходил к себе. И сейчас на свой лад она дала мне это понять. Тут и я, в свою очередь, рассмеялся. А что мне еще оставалось делать? Я был счастлив. Так же, как Ивонна.
Потом мы как-то вместе относили Марселю отпечатанный Ивонной материал, и я увидел его жену, правда, мельком. Это была маленькая, хрупкая, темноволосая женщина. Знакомство состоялось на пороге квартиры Марселя. Марсель Дюран жил со своей семьей в одном из старых парижских многонаселенных домов.
…Мы шли вдоль залитой солнцем старой Сены. У цветочного киоска я купил Ивонне букетик фиалок.
— Я часто буду вспоминай эта день и этот цветы! — сказала она и улыбнулась, глядя на меня счастливыми глазами.
Мысль о том, что Ивонна любит меня, крепла во мне о каждым днем. Теперь она превратилась в уверенность! Мы оба любили, охваченные одинаковым волнением. Это волнение было в воздухе, окружавшем нас, в каждом нашем взгляде, в каждом жесте. Но ни один из нас не произнес освобождающего от неясности, решительного слова — даже в то воскресенье.
В один из следующих дней я нашел на маленьком столике записку: «Я приходить сегодня вечер в тот же час».
Читать дальше