Бруно Апиц - Повести и рассказы писателей ГДР. Том I

Курт передернул плечами, будто хотел сбросить с себя какой-то тяжелый груз.

Потом он снова заговорил, и голос его был хриплым от волнения:

— Но теперь я окреп духом. И если снова поеду в Германию — туда не зайду. Можешь не сомневаться. Вот что я хотел сказать тебе!

Я ничего не ответил Курту и только кивнул. Я чувствовал, что он должен был рассказать мне об этом, чтобы облегчить душу. И я подумал: лучшие люди Германии — среди нас! Они герои. Настоящие герои.

Я все лежал, вытянувшись на койке в полицейской тюрьме в Париже, а мысли приходили и уходили.

«Где вы живете в Париже?» — вот еще о чем спросил меня полицейский чиновник. И снова я увидел перед собой Ивонну. Казалось, стены тюрьмы расступились…

Господин Менье, которому я позвонил по приезде в Париж, помог мне связаться с руководством немецкой антифашистской группы. Я встретился с товарищем по имени Карл. Ему было лет шестьдесят или немногим больше. Он казался приветливым господином, тихо и скромно живущим на свою пенсию. На самом же деле это был темпераментный, осторожный и очень умный человек. Человек, к которому сразу проникаешься доверием.

Карл пришел не один. С ним была молодая женщина, он познакомил меня с ней.

— Это товарищ Гранжье. У нее ты будешь жить. Товарищ Гранжье сама любезно предложила нам свои услуги.

Молодая женщина подала мне руку и испытующе взглянула на меня. У нее были голубые глаза. Они улыбались.

— Вас надо помогать, так? — сказала она.

Ей было явно нелегко говорить по-немецки. Она с трудом подбирала каждое слово. Но говорила она спокойно, как о чем-то самом обыденном. «Так могут говорить только люди, у которых есть цель в жизни и которые верят, что достигнут ее», — подумал я.

А вслух сказал:

— Я вам очень благодарен, товарищ. — Ничто другое не пришло мне в голову. Я растерялся: женщина была очень красива. И я страшно обрадовался, когда Карл заговорил снова:

— Видишь ли, мы считаем, что останавливаться в гостинице для тебя не совсем безопасно. Там слишком много людей. Это плохо. А потом, ты ведь скоро уедешь обратно в Германию. У товарища Гранжье тебя никто не увидит. Там ты сможешь, не заявляя в полицию, жить до самого отъезда.

Через несколько минут мы простились. Я направился к ближайшей станции метро, чтобы доехать до вокзала и взять там свой чемодан. Мной владело странное чувство. Я шел по улицам так, будто был один в этом многомиллионном городе на Сене. Я ничего не видел и не слышал, шел, машинально переставляя ноги.

Тогда я не мог даже предположить, что этот первый вечер в Париже и встреча с Ивонной сыграет решающую роль в моей жизни! Однако что-то похожее на предчувствие родилось во мне сразу же, едва я увидел Ивонну. Это предчувствие было еще подобно легкому дуновению ветерка или бесшумному полету птицы. Но оно уже было.

Так уж устроен человек: тысячи людей могут встретиться на твоем жизненном пути, и все они для тебя на одно лицо. Это либо люди, связанные с тобой общим делом, либо те, с кем тебя свел случай. Но вдруг появляется человек, о котором ты раньше ничего не слышал и которого ты никогда не видел. Он смотрит на тебя, произносит всего несколько слов — и ты теряешь голову.

И вот еще что свойственно человеку: однажды мелькнувшую мысль иной раз не можешь забыть всю жизнь. Так вот и я до сих пор помню то, о чем думал в тот вечер.

«У товарища Гранжье тебя никто не увидит…» — сказал Карл. Значит, она, по-видимому, живет одна? Она сама предложила, чтобы я поселился у нее. Как эта французская девушка предала нашему общему делу! Как она верит нам. И это было для меня самым главным.

Ивонна жила одна. Ее двухкомнатная квартирка была изящно и со вкусом обставлена. К комнатам примыкала крошечная кухонька с газовой плитой и маленькая душевая. Квартира была в большом, современного типа доме с длинными коридорами, со множеством квартир.

Дом был подобен огромному пчелиному улью с массой ячеек. Он имел несколько подъездов, но войти в него незамеченным было невозможно. Каждый раз приходилось проходить мимо консьержки. С вечным вязаньем в руках, она сидела в своей квартире у маленького окошка, выходившего на лестничную клетку. От ее взора не мог укрыться никто. Если же ее не было видно в окне (что случалось крайне редко), на посту, неизменно с трубкой во рту, находился ее муж. А я знал: в Париже консьержки являлись одновременно осведомителями полиции.

— Вы не бояться, — заверила меня Ивонна, когда мы заговорили с ней об этом. По ее словам, консьержке было достаточно увидеть нас вдвоем, чтобы не задавать никаких вопросов, даже если потом я пойду один. Потому что в Париже «иначе смотрят на это».