Алан Холлингхерст - Библиотека плавательного бассейна

Когда мы с С. вошли, все уже набросились на еду, словно собаки на пойманного зайца. Там стояли длинные деревянные столы со скамьями, а с торцов — громадные стулья, сделанные из целых стволов, как в романах Артурова цикла. Всё это смахивало на загаженную студенческую столовую, разве что повсюду били крыльями голуби, да птичьего помета на столах было больше обычного. Имелись и другие предметы обстановки, уродливая викторианская мебель, слишком массивная, чтобы ее искорежить — например, украшенный резьбой буфет с отделанной рюшем алой занавеской (разорванной и замусоленной) и S-образное двухместное кресло с подлокотником посередине. «Это же бывший притон», — сказал мне по секрету Везунчик. «Ты так считаешь? — сказал я. — А по мне — так здесь уютно как дома». Я понял, что он не знает, стоит ли мне верить.

За завтраком начался урок хороших манер. Особенно усердствовали Хьюберт и Эдди: они набивали рты ветчиной с маринованными огурчиками, расплескивали выпивку и вообще вели себя как истинные аристократы. Когда Тим встал, Хьюберт измазал скамью майонезом, надеясь, что парень туда сядет, но Санди, который с довольно важным видом отведал лишь кусочек булочки с бокалом шампанского, разумеется, как раз вовремя предупредил его громким криком и заработал несколько сердитых слов благодарности. Я ел, можно сказать, вполне благопристойно и, принимая во внимание обстоятельства, лишь изредка облокачивался на стол. Но образцом воспитанности был Везунчик, орудовавший ножом и вилкой, как прирожденная леди с руками регбиста. Он всегда держится церемонно и, видимо, постоянно помнит о своем низком общественном положении, хотя все остальные с радостью забыли бы об оном. «Разумеется, дома мы никогда не пили шампанского», — признался он мне — и тогда я заставил его пить из горлышка до тех пор, пока пена не потекла по подбородку. Всё это время Том с сыном сидели у двери и молча ели. Том то и дело отхлебывал из бутылки, которую, по-видимому, считал своей собственностью, и твердил: «Мальчишке нельзя», — всякий раз, как Эдди протягивал тому бокал. Бедный сынишка Тома! От выпитого я быстро почувствовал прилив сил и стал поглядывать на юнца с большим интересом. Вся одежда была мальчишке мала, что придавало ему жалкий, нелепый вид и в то же время подчеркивало то, как он вырос. Лишь твидовая кепка была достаточно большого размера, и он вполне мог бы надвинуть ее на свои широко раскрытые, хотя и нелюбопытные, глаза. Я довольно живо представил себе, как мы с ним боремся и он одним броском кладет меня на лопатки.

Вскоре многие разбрелись кто куда, а Том, вцепившийся в бутылку, неохотно вспомнил о своих обязанностях и принялся отговаривать нас идти на охоту днем. С. пошел спать в машину, а мы с Везунчиком с бокалами в руках — словно находясь на вечеринке в городском доме и собираясь взглянуть на картины, — не спеша вышли в маленькую заднюю комнату. В комнате было полукруглое церковное окно — казалось, его стащили из какого-то гораздо более старого здания, — с довольно мрачным витражом, в середине которого располагались два медальона с портретами прелестных кудрявых мальчиков в старинной одежде с круглыми плоёными воротниками, окруженных желтым, как моча, сиянием. Вероятно, за всем этим крылось некое любопытное семейное предание. «Хорошенькая парочка педиков», — неудачно пошутил Везунчик.

И тут началось нечто в высшей степени странное — впрочем, возможно, на самом деле это началось гораздо раньше. В. направился обратно в другой конец комнаты, поднимая ногами штукатурку и прочий мусор на полу, в том месте, куда обвалилась часть потолка. Вероятно, на крыше скопилось много дождевой воды: в комнате, и без того слегка напоминавшей склеп из-за мрачного витража, действительно было ужасно сыро и стоял тот тяжелый запах плесени, который наверняка предвещал начало конца старого «Замка». Я обернулся и увидел, что Везунчик весьма странно смотрит на меня, держа бокал в вытянутой руке и наклонив его так, что содержимое очень медленно стекало по ножке и капало на пол. Я услышал, как за дверью Эдди кричит: «Чарли!» — а потом сын Тома говорит: «Все ушли, сэр». Из леса донеслись свист и гиканье, а кто-то — наверное, Тим — затрубил в рожок. Я вопросительно улыбнулся Везунчику, очень сильно сомневаясь, что между нами и вправду такое возможно, и вернулся в зал. Входная дверь была открыта, но зал уже опустел, осталась лишь дюжина бутылок из-под «Боллинже», валявшихся там, где их бросили. Вокруг не было ни души.