Алан Холлингхерст - Библиотека плавательного бассейна

— По-моему, так себе, а вы как считаете? — начал он.

— А мы как раз сошлись на том, что постановка отличная.

Маггзу, лишенному чувства юмора, было невдомек, что мы инстинктивно над ним подтруниваем.

— Что я слышу! А все-таки странно, я всякий раз думаю: как странно, что среди персонажей нет ни одной женщины. Некоторые утверждают, что не замечают этого. — Он оглянулся так настороженно, словно могло случиться всё что угодно.

— Да откуда там взяться женщинам? Ведь действие происходит на корабле. — Я счел, что этого довода вполне достаточно.

Дед шутки ради принялся развивать эту тему:

— И все же, думаю, не помешала бы какая-нибудь особа вроде девчонки Баттеркап из комиксов, правда, Барти? Продавала бы судовой команде табак и мятные леденцы…

— Возможно, не лишними были бы сестры капитана Вира, его кузины и тетушки, — сказал я. — Уверен, они подавили бы любой бунт.

— М-да, наверное. Все же давненько я не слышал хорошего сопрано, — сказал Маггз с таким скорбным видом, словно Бриттен подвел его, не продемонстрировав трепетной женственности, по которой тоскуют столь многие гомосексуалисты. Зазвенел первый звонок, и он деловито откланялся.

Дед вновь принялся предаваться воспоминаниям о Форстере (всё это было новостью и для меня, и я задавался вопросом, почему до сих пор не удосужился, так сказать, взять у него интервью относительно его прошлого), и тут Джеймс вмешался еще раз:

— Смотрите, это не Пирз там, внизу?

Мы все оглянулись.

По проходу, волоча ноги, очень медленно двигался к первым рядам партера Пирз, с обеих сторон поддерживаемый двумя мужчинами. Большинство вежливых зрителей делали вид, будто не узнают его, однако изредка кто-нибудь принимался таращить глаза или поспешно отворачивался от слабого после удара, но по-прежнему красивого седовласого певца. Потом его повели вдоль уже заполнившегося ряда — долгая, утомительная процедура. Мы с Джеймсом были зачарованы. Увидев этого человека воочию, я почувствовал едва уловимую перемену во всем, почувствовал, как опера, в которой мы только что выискивали двусмысленность, в присутствии одного из ее создателей приобретает не то героический, не то исторический характер. Я предполагал, что Пирз получит удовольствие и тем не менее считал, что ему будет больно смотреть, как другие певцы играют спектакль на той же сцене, в тех же декорациях, что и он десятки лет назад, когда дирижировал человек, которого он любил. Это уже стало одним из эпизодов его прошлого — подобно тому, как благословение Билли Бадда сохранилось в памяти престарелого капитана Вира. И в самом деле, когда Пирз, наверняка чувствуя себя неловко, добрался наконец до своего места, я продолжал глазеть на него так, словно он и сам был оперным персонажем — подобное неискреннее, а может, и чисто эстетическое чувство я испытывал, вторгаясь в жизнь взрослевшего во время войны Чарльза Нантвича, чей кумир, раненный осколком снаряда, умер в хартфордширской психиатрической лечебнице. Это была неутолимая элегическая тоска по сентиментальности, свойственной Англии в далеком прошлом.

Потом в зале погас свет, дед буркнул: «По-моему, ему недолго осталось», — и мы все принялись аплодировать оркестру.

С Филом мы в тот вечер не виделись — он собирался пойти выпить с друзьями, а подобной скуки и безысходности я бы не перенес. К тому же я чувствовал бы себя не в своей тарелке, оказавшись загадкой для его приятелей, не знавших — всё произошло очень быстро, и они наверняка не успели узнать, — что он голубой. «Навести своих друзей», — посоветовал мне Фил, а я резко ответил: «У меня же нет друзей, голубчик», — гипербола, которая, как это ни удивительно, отражала истинное положение дел. С некоторыми я был бы рад повидаться, но почти никого не стал бы ни разыскивать, ни приглашать поужинать или опрокинуть стаканчик. Вместо этого я допоздна засиделся в столовой с бутылкой скотча и оксфордским дневником Чарльза:

2 6 о к т я б р я 1 9 2 0. После пьянки — домой к Санди. Он был пьян не меньше моего и сказал, что обращался с Тимом как последний осел (он не помнит ничего после того как мы вышли из «Грида»). Я сказал, возможно, но Тим уже наверняка к этому привык. С. выпил эггног [90] Вино или коньяк со взбитыми желтками, сахаром и сливками. , принарядился и стал выглядеть не так мерзко. Я прочел ему вслух письмо от его матери, имитируя назидательный тон строгой матроны (наверное, не надо было?). Как ни странно, она полагает, что С. не пьет. А в Ориэле [91] Ориэл-Колледж — колледж Оксфордского университета. нас уже ждали все — Тим Карзуэлл, Везунчик Браф, Эдди Лосситер и прочие. Прочие, громко крича и сигналя, укатили на машине Хьюберта, и тогда я подумал, что ехать вряд ли разумно — в голове шумит, к тому же в такое сырое, туманное утро не мудрено и застрять. Тим, казалось, ничего не имел против Санди, но когда мы сели в машину Эдди, он вдруг вышел и пересел к Эдди на переднее сиденье, так что сзади остались С., Везунчик и я. В. был здоров как бык, его кожа при ближайшем рассмотрении отличалась восковой гладкостью, как церковные свечи. Когда он втиснулся на сиденье рядом со мной — в ослепительно белых облегающих брюках, — я почувствовал, какой это здоровенный детина. С., считающий его писаным красавцем (а также грубым мужланом), даже заговорить с ним боялся. Ну, а я, не считая его красавцем, довольно непринужденно болтал с ним — о том о сем. Тим с Эдди, сидевшие впереди, были безумно серьезны и всю дорогу до Уитни говорили о Лиге Наций.