Владимир Рецептер - Смерть Сенеки, или Пушкинский центр [журнальный вариант]

«Владимиру Соколову. Кто не был здесь зимой, тот не был здесь ни разу / при холоде таком в беспамятном снегу / ты можешь уловить заброшенную фразу, / которую без слёз я вспомнить не могу. / Однако, наяву я столько лет не плачу, / и столько честных слёз рождается во сне, / что твой бессонный снег читаю, как удачу, / а музыка твоя нисходит и ко мне. / Недолго обойти Михайловское кругом, / не рваться, не спешить, дождутся, подождут. / Володя, верь зиме, мы справимся с недугом. / Он сверху вразумит, зачем мы были тут. / Зачем короткий путь в прощающем соседстве / с могилой наверху был так необходим. / В беспамятном снегу без мысли о наследстве / мы к солнцу повернём, не сравниваясь с ним. / Кто не был здесь зимой, тот не был здесь ни разу. / Считай, не заслужил; что делать? Поделом. / А ты учуешь здесь заброшенную фразу / и воплотишь её за письменным столом».

Артист Валерий Порошин играл у меня во Пскове Бертрана в «Розе и кресте» и Мельника в «Русалке»; мы и ладили, и доверяли друг другу. Володя мои спектакли видел, а имя Порошина, как пароль и порука, сблизило нас с о. Василием, который после окончания Духовной академии и сам по себе стал для меня другом, у которого я мог исповедаться и причаститься. Кроме Порошина, юный Бурков подружил с клавишником Николаевым, который тоже был занят у меня, а позже запил и сгорел на работе. Сын Порошина, Евгений, был красив, и многие псковские девушки его любили. Растратив буйные силы, он присмирел и уехал в Хабаровск, где, судя по всему, успокоился, «завязал» и женился.

Валерий Порошин, огромный, красивый и мощный актёр с низким голосом, был в личной жизни не так удачлив, как хотелось. С женой начались системные нелады, и, когда кончался сезон, Валерий уходил работать на стройку, смена за сменой, весь отпуск, и так до самого финала. Я, так же, как о. Василий, бывал на могиле Вали Порошина…

Когда Володя Бурков крестился, а Валерий Порошин попал в больницу, младший пришёл к старшему в палату и поразил тем, что был в рясе.

— Ты что, старикашка, на полном серьёзе? — спросил больной.

— Ну, да…

Получив такой ответ и немного подумав, Валерий сказал:

— Слушай, я тебе открою свой грех...

— Нет, я не рукоположен, мне нельзя…

А в Тригорском о. Василий сказал мне, что жалеет об этом, потому что потом узнал, что выслушать грешника было можно, рассказав о Валином грехе другому, рукоположенному священнику.

Пять раз о. Василий ездил на Афон и написал о своих поездках умную и талантливую книгу. Делясь со мной впечатлениями при новой встрече, он рассказал, что, когда афонским монахам посылали деньги с просьбой молитвенного заступничества, они дважды отсылали их обратно, а возвращая перевод в третий раз, добавили приписку: «Покупайте корм, кормите птичек небесных и то вам зачтется…»

В Святогорском монастыре, прежде чем стать священником, о. Василий был дьяконом и готовился к рукоположению, но настоятель, отец Макарий, внезапно воспротивился и сказал: «Нет, нет!.. При мне рукоположен не будешь!..», а по какой причине, не объяснил. Так шло время, а в 2009 году, за два года до рассказа, настоятель вдруг «разгорячился» и решил: «Давай тебя рукоположим!» Теперь в Святогорском другие три дьякона, а о. Василий — священник и эконом…

— А служба такое дело, — сказал он мне, — если душа лежит, не оттащишь её от алтаря, а нет, так…— И не договорил…

Правая нога покраснела и стала болеть все сильнее, но я не придавал этому должного значения. Врачей в Пушкинских горах всё равно не найти, и в крайних случаях больных везут во Псков. Мы гостевали в Тригорском, и было жаль укорачивать отпуск, но прогулки по парку и его окрестностям пришлось прекратить из-за нараставших болей. Отъезд намечался на понедельник, вслед за Преображением Господним, и к этому дню нога так опухла, что её пришлось задирать повыше. Я вспомнил рассадинскую лёжку на московском диване, и сравнение заставило меня терпеть. О. Василий велел на прощание заехать к нему, на подворье, чтобы освятить наш ещё не освящённый автомобиль. Святая вода была у него с Камчатки. Ехали в Питер больше семи часов, с остановками, и мне в голову не приходило обратиться за помощью на́ вечер. В отличие от боли, опасности я не чувствовал никакой.

А на следующий день хирург 40-й поликлиники, Татьяна Степановна Лисовая, едва взглянув на ногу, заперла дверь, чтобы я не удрал, и вызвала скорую.

— Это восходящий тромб, — сказала она, — с ума вы сошли — «на работу»!..

Студентку, приехавшую на скорой, звали Настей, и она, с разрешения начальства, отвезла меня не на окраину города, а в Мариинскую больницу, расположенную в центре Петербурга. Здесь можно было надеяться, что вблизи от работы я смогу справиться не только с болью, но и с делами.