Владимир Рецептер - Смерть Сенеки, или Пушкинский центр [журнальный вариант]

Владимир РЕЦЕПТЕР

СМЕРТЬ СЕНЕКИ, ИЛИ ПУШКИНСКИЙ ЦЕНТР

Роман

…лишь одно делает душу

совершенной, незыблемое знание добра и зла…

Луций Анней Сенека

…а на меня и суда нет.

Александр Сергеевич Пушкин

Часть первая

…Никто не может долго носить личину.

Сенека

1.

— «Идёт к развязке дело», — неожиданно сказал Рассадин, это была реплика из «Гамлета», и я сел, тупея от страха.

Оказалось, что Але ввели стронций, но боли не проходят, а ему самому предлагают операцию на сосудах. Аля готовила свои «деволяйчики» и к столу не вы­шла, стесняясь того, как теперь выглядит.

— Не подумать ли о переиздании «Спутников Пушкина»? — спросил Стас.

— Только «Спутников»? Всё, что у тебя выходило, разлеталось мгновенно…

— Ты не понял, я имею в виду у тебя, в Пушкинском Центре…

— Вот так, да? — переспросил я, чтобы приготовиться к ответу. — Почему не подумать… Серия называется «Пушкинская премьера», то есть программа новостная… Мы подаём заявку на конкурс заранее, за год…

— Жалею, что заговорил, — перебил Стас.

— Постой… А я не жалею… По существу нам ближе «Драматург Пушкин»… Причём, вместе со всеми твоими выступлениями на фестивалях и статьями после них… Понимаешь, тут тьма нового материала и, столкнув оба слоя, мы можем получить неожиданный эффект…

— Мне это в голову не приходило…

— Будет новая книга… С новыми иллюстрациями… Режиссёры боятся Пушкина, не хотят рисковать… Все, кроме Пети Фоменко и Толи Васильева. Других нужно заводить, раздразнивать… И тут лучше «Драматург Пушкин», с каким-то новым названием… Рисовать будет Энгель Насибуллин, святогорский отшельник, живёт на краю Петровского, у него в предмете один Пушкин… Но гонорара у нас не бывает, только книги… И, конечно, самогон от издателя.

Я стал разливать, мы выпили и оживились…

После недавней передачи «Линия жизни» на Рассадина обрушилась уйма звонков, и не только он, но и я наслушался восторгов в его адрес.

— Я даже не знаю, почему, — сказал он.

— Потому что телевидение — пустыня, и вдруг — человеческое лицо…

Меняя тему, он спросил, пишу ли я, и это был больной вопрос.

— Я — чиновник, мне своё дело спасти…

— Ты— прозаик. Идёт проза… А вдруг окончится?..

— Стасик, Пушкинский центр в опасности…

— Ни строчки?..

— Ну... Что-то, конечно, есть… Хотелось бы сделать книжку обо всей затее… «Пушкинский центр», может быть…

— Ловлю на слове. Хорошее название. Здесь могли бы сойтись опыт и предсказания. Езжай на месяц в Комарово…

— Ты мне льстишь. Это ты можешь за месяц. У меня — несколько лет…

Книгу Рассадина «Невольник чести» с иллюстрациями Энгеля Насибуллина я привёз из Питера уже в больничную палату, и он, наскоро просмотрев, уложил её под подушку…

Из отпуска я звонил, ища его поддержки.

— Извини, начальник, я — в тупике… Не знаю, что начать…

— Ничего, — сказал Стасик, — попсихуешь дня два и пойдёт…

— Нет, плохо дело, хотел жечь черновики…

— Волик, я говорил, последнее время ты живёшь неправильно…

— Стасик, я всю жизнь неправильно живу…

— Ну вот, это ты говоришь правильно… Значит, приходишь в себя. Слушай, я хочу написать об этой книжке, что ты привёз. Попова — директор Музея Ахматовой?

— Да, а раньше была в пушкинской квартире на Мойке… Нина Ивановна…

— Помню, помню, мы у неё были…

Когда он говорил «мы», рядом возникала Аля.

И мне стало стыдно. Я представил себе, как Стасик одиноко мостится на своём вековом диване, над ним — портрет, который написал Боря Биргер, двойной портрет, они с Алей, молодые, светлые, картина живёт своей жизнью, а Стас то ляжет, то сядет, но и не встаёт, и не выходит из дому, если не считать амбулаторных операций на глазах; у него болит нога, зашкаливает давление, скачет гемоглобин, а он кладёт на придвинутый низкий столик стопку бумаги и стучит по клавишам без страха и оглядки, сегодняшний стародум, какая зараза пожирает культуру, как наглеет грядущий хам и невозможно жить, но жить надо…

— Ладно, — сказал я. — Не бери в голову мои всхлипы.

Мы не знали, что лет понадобится намного больше… На сегодня — не меньше двенадцати. Если бы Рассадин был жив, я прочёл бы ему вот что:

«Я боюсь своего романа, / потому что он — мастодонт, / вырастающий из дурмана, / заслоняющий горизонт. / Он весь день готов к пожиранью / пробегающих мимо дней. / Он всю ночь готов к возгоранью /дорогих для меня огней. / Он решился собрать всех вместе / тех, кто вместе и не бывал. / Он готовит меня по чести / твёрдо встретить грозящий вал. / Он пугает меня всё круче, / без меня обойтись готов. / Нависает тяжёлой тучей / и оправдывает врагов. / Вот и нынче неуправляем, / как вчера и позавчера, / и манит меня жарким раем / догорающего костра…»