Виктория Хислоп - Возвращение

Теперь он постарался приободрить мать: больше всего ее беспокоило, что Игнасио грозила опасность.

– Скоро явится, – заверял он все семейство. – Иначе и быть не может.

Около полуночи, когда все, кроме Кончи, забылись беспокойным сном, обещание Антонио исполнилось: Игнасио пришел домой.

– Ты дома, – обрадовалась мать, возникнув в дверях своей спальни. – Мы так за тебя переживали! Не поверишь, что сегодня творилось – прямо тут, на нашей улице.

– Все будет хорошо, – беспечно отмахнулся Игнасио, приобняв мать и целуя ее в лоб. – Непременно будет.

Он не мог заметить это в темноте, но на ее лице появилось выражение некоторой растерянности. Неужели Игнасио был так поглощен своей любовницей, что события этого дня прошли мимо него? Спросить его она не успела. Сын взбежал по лестнице, перепрыгивая через ступеньку, и закрыл за собой дверь. «Утро вечера мудренее», – решила она про себя. Расспросы подождут.

Следующим утром на улицах было безлюдно. Магазинчики и кафе свои двери держали закрытыми; напряжение, растущее в каждом доме, пугающим образом просачивалось на пустые улицы.

Захватив радио Гранады, националисты заполучили в свои руки идеальный канал для передачи собственной версии событий минувшего дня. «Эль Идеаль» публиковала те же самые подправленные новости и злорадствовала по поводу легкой победы повстанческих войск и того факта, что так много представителей среднего класса в Гранаде вышли на улицы поддержать Франко.

Семейство Рамирес отсиживалось дома, накрепко заперев двери кафе и закрыв деревянные ставни. Они по очереди выглядывали в окна первого этажа. День начался с проезжающих мимо грузовиков с военными и постоянных выкриков: «Да здравствует Испания! Смерть Республике!»

Эмилио сидел на кровати, поигрывая на гитаре. Внешне казалось, что он безразличен к происходящему на улицах, однако желудок у него сводило от страха. Он играл до тех пор, пока не заныли пальцы, – старался заглушить звуки выстрелов страстными сигирийями и солеарес .

Даже обычно снисходительного к брату Антонио потрясло столь демонстративное отсутствие у Эмилио интереса к военному перевороту.

– Он что, не понимает, что это значит? – взывал он к отцу, ковыряясь в тарелке со скудным в тот день обедом – сыром и оливками.

Они решили не идти на неоправданно высокий риск и не выбираться из дома за хлебом. Эмилио есть не хотел и сидел у себя в комнате.

– Какое там понимает, – язвительно заметил Игнасио. – Как обычно, витает в своих голубых мечтах.

Все члены семьи, кроме Игнасио, делали вид, что не замечают за Эмилио склонности к мужчинам, поэтому предпочли пропустить этот выпад мимо ушей. Лишь однажды, несколькими месяцами ранее, Конча с Пабло наконец поделились друг с другом своими опасениями. Даже в атмосфере относительного свободомыслия, установившейся после недавнего провозглашения Республики, в Гранаде отношение к гомосексуализму осталось прежним.

– Будем надеяться, что он это перерастет, – сказал тогда Пабло.

Конча кивнула, как решил ее муж, в знак согласия. Больше эта тема не поднималась.

Как и все жители города, выступавшие на стороне Республики, они утратили вкус к еде, но не к новостям. По радио они услышали, что аэродром Армилья захвачен и что крупный завод взрывчатых веществ, стоящий на дороге в Мурсию, находится теперь в руках националистов. Считалось, что оба объекта имеют важнейшее стратегическое значение, и те, кому хотелось вернуться теперь к нормальной жизни, начали смиряться с мыслью о том, что в городе установился новый режим.

Когда вечером того дня опустились сумерки, Мерседес открыла окно у себя в комнате и высунулась наружу вдохнуть свежего воздуха. На ее глазах небо рассекали стрижи, сновали туда-сюда летучие мыши. События прошлого вечера – звуки выстрелов и арест соседей – еще не стерлись из ее памяти, но мыслями она была не здесь.

«Хавьер, Хавьер, Хавьер», – шептала она в темноту. В ярко вспыхнувшем желтом свете газового фонаря под ее окном, подрагивающего от легких порывов теплого ветра, закружил мотылек. Она тосковала по танцам и думать не могла ни о чем другом, кроме как о том, когда снова сможет повидаться со своим гитаристом. «Быстрей бы уже все улеглось и мы бы могли быть вместе», – думала она.

Девушка услышала едва различимые звуки гитары Эмилио: они просачивались сквозь черепицу крыши и растворялись в вязком полумраке. Влекомая знакомыми переборами, она впервые за некоторое время поднялась в мансарду. Лишь сейчас ей пришло в голову, что, когда она начала танцевать с Хавьером, брат мог почувствовать себя ненужным, и не была уверена, обрадуется ли он ее вторжению.