Виктория Хислоп: Остров. Тайна Софии

Плака, 1953

По узким улочкам Плаки пронесся прохладный осенний ветер, и она поежилась. Казалось, что тело и мысли онемели, но боль от этого не исчезла. Последние несколько десятков метров до пристани она опиралась на руку спутника и со стороны, наверное, напоминала дряхлую развалину, которой каждый шаг дается с трудом. Однако ее боль не была физической: у нее по-прежнему было крепкое тело женщины, которая всю жизнь провела на чистом воздухе Крита, кожа – свежей, а глаза – такими же яркими, как у любой другой жительницы острова.

Маленькая лодка, проседая под грузом коробок и тюков, стояла на приколе у берега. Мужчина спустился и, одной рукой взявшись за борт, протянул вторую женщине. Когда она уселась, он заботливо укутал ее плечи одеялом. Теперь единственным признаком того, что она была не просто еще одним бесформенным тюком, служили длинные пряди темных волос, трепещущие на ветру. Не говоря ни слова, мужчина осторожно отвязал лодку, и она отошла от берега. Он проделывал этот путь каждый день, но нынешняя поездка отличалась от обычного плавания: началось короткое путешествие навстречу новой жизни на Спиналонге. Путешествие в один конец…

Плака, 2001

В воздухе мелькнул развязавшийся канат, окропив обнаженные ноги молодой женщины каплями морской воды. Вскоре они высохли под жаркими лучами солнца – на небе не было ни единого облачка, – и девушка увидела, что ее кожа покрылась налетом соли, напоминающим татуировку в виде геометрических узоров. Девушку звали Алексис, и она была единственной пассажиркой небольшой видавшей виды моторной лодки, которая в эту минуту медленно отходила от пирса. Лодке предстоял недолгий путь на необитаемый остров посреди моря, и при мысли о мужчинах и женщинах, которые преодолели этот путь до нее, Алексис поежилась.

Спиналонга. Она покрутила это слово на языке, словно оно было косточкой от оливки. Остров лежал прямо по курсу, и, пока катер приближался к мощным стенам венецианской крепости, возвышающейся на берегу, Алексис вдруг ощутила, как тесно переплелись в этом месте прошлое и настоящее. Здесь несложно было уловить дыхание истории, причем дыхание теплое и живое. Обитатели этой крепости были реальными, а не призрачными, как во всех тех старинных дворцах и развалинах, в которых она побывала за последние недели, месяцы и годы.

Алексис могла бы провести еще день-другой среди руин дворца в Кноссе, пытаясь по немногочисленным уцелевшим осколкам истории представить, какой была здесь жизнь четыре тысячелетия назад. Однако в последнее время ее не покидало ощущение, что это прошлое было настолько далеким, что ее воображение просто неспособно туда проникнуть, – а главное, ей это было неинтересно. Несмотря на то что у Алексис была научная степень по археологии и должность в музее, она чувствовала, что интерес к древним цивилизациям в ней неуклонно угасает. Ее отец был известным ученым, увлеченным своей работой, и она так и не смогла преодолеть детской уверенности, что, пойдя по его стопам, сможет разделить подобный энтузиазм. Для такого человека, как Маркус Филдинг, древность цивилизации была изюминкой, которая разжигала его любопытство, но для его двадцатипятилетней дочери какой-нибудь вол, мимо которого она прошла этим утром, был намного более реальным и важным, чем Минотавр, якобы обитавший некогда в легендарном критском лабиринте.

Впрочем, будущая карьера сейчас не слишком волновала ее: гораздо более острым стал для нее вопрос, как быть с Эдом. В течение всего отпуска, пока они жарились под августовским критским солнцем, Алексис не покидало чувство, что под их когда-то многообещающим романом медленно подводится черта. Их отношения расцвели в разреженном микрокосме университета, но, перенесенные во внешний мир, сразу как-то увяли – и теперь, три года спустя после начала их романа, напоминали Алексис чахлый росток, который не выдержал пересадки из теплицы в открытый грунт.