Никита Немцев - Русский бунт

В кухню нарочито громко вошла Таня (у неё даже пижама чёрная) и стала мыть руки, ну а заодно и кружку, а там и тарелку, — она так увлеклась, что перемыла всю посуду.

Мы неловко молчали. Я шепнул Толе:

— Она в ФСБ работает.

Он облизал светлые усики и крикнул погромче:

— Я говорю: сейчас самая тема — это в кладмэны идти. Я тебе отвечаю — такая же система, что ФСБ ваше и даже покруче. Раскидываешь, долбишь, раскидываешь, долбишь — и тупо ждёшь, когда тебя поймают или хозяева магаза кинут. Я заманался от такой атмосферы — ну и свалил. Вообще, меня, конечно, выгнали, — но на самом деле я сам ушёл, да.

— Шелобей торгует наркотики? — спросила Таня, садясь за стол и закуривая. Худая вена зеленела на её щеке.

Толя постучал длиннющими ногтями и продолжил, не замечая:

— Я, короче, о чём. Если ты на основе драгсов лабаешь своё государство, — это та же задница, что и государство на насилии. «Пыточное колесо полетело вспять», блин-нахер.

— Тебя чем-то не устраивает идея государства? — Таня смахнула пепел.

— Примерно всем. — Толя улыбнулся и заблестел глазками. — «Я убил в себе государство».

Таня рассмеялась:

— Ха-ха-ха! Это, знаете, у меня был один приятель на курсах. Он постоянно повторял: «Ненавижу государство! Ненавижу государство!» А мы ему: «Но учишься же ты на бюджете».

Таня посмеялась одна, и все умолкли. Дёрнов перебил паузу:

— А ты Царя видела?

— Один раз, промельком. На выпуске появился.

— Ух, я бы его зацеловал!.. — Толя встал, покружил по кухне на длинных шагах и облюбовал себе подоконник. — Я здесь буду спать, лады? Тут свежо и вид хороший.

Таня замяла бычок:

— Откуда ты, говоришь?

— Из Красноярска. Толя Дёрнов Красноярский. Паспорта нет, извините, — я его на макулатуру сдал.

— Понятно. Добрых снов.

Она уже ушла, а неловкость ещё повисела в кухне. Незваная муха кружилась под потолком. Мы с Толей на неё пялились.

— Слушай, а чего она такая коматозная? — спросил Дёрнов. — Я про Таню.

— Северный климат, — ответил я и подпёр щёку рукой. — Она моя бывшая.

— А! Приехала строить, значится?

— Да нет. Вроде. — Я отвлёкся от мухи и взял мявкавшую Варьку на руки. — Толь, а ты когда-нибудь любил?

Дёрнов спрыгнул с подоконника и взялся считать шаги.

— В одном тюремном заведении государственного образца под названием «Детский сад» была безмозглая красавица Аня… Но мы прервали нашу связь. Я уже тогда понял, что моё призвание в другом. А ты почему спрашиваешь?

— Да так, просто… — Я резко мотнул головой. — Так. Я сейчас дам тебе полотенце, а то…

— А то воняю? — улыбнулся Дёрнов зубасто.

— Ну да. Как бомж.

— Я не бомж — я экономный.

Он вдруг пустился в лютый пляс и стал играть на воображаемой гитаре:

Со слезами хохота я всё-таки ушёл с кухни за полотенцем. В коридоре меня перехватила Таня с круглыми глазами:

— Я пробила твоего Дёрнова по базам — ни из какого он не Красноярска. Он из Кемерово, разыскивается за ограбление школы.

Я нагло улыбался ей прямо в лицо:

— И что?

Стриг какого-то биолога. Он изливал душу и делился мыслями о литературе:

— Вот мне кажется, нужно, чтобы писатель открывал глаза. А то, знаешь, живёт человек, жену и семерых детей содержит — горбатится на заводе или в парикмахерской какой-нибудь сраной и думает, что он герой. А он чмо голимое! Говно на полочке! А надо, чтоб он это понимал!

Я осёкся и закашлялся. Биолог прибавил мягко:

— Нет, ну главное, чтобы внутри гармония была…

С Дёрновым, конечно, стало интересней (он постоянно приводил каких-то людей с улицы — раз Хаски притащил, нормально посидели). Благодаря Толе мы узнали таких исполнителей, как Бабангида, УННВ, Слава КПСС и Сатана Печёт Блины (я ему в ответ ставил Рахманинова, Стравинского, Баха). Толя с Таней собачились поначалу, но потом установили какой-то хлипкий мир.

А время всё равно ползло, как опоздавшая электричка, — тихо и неправдоподобно. Моменты сыпались — тягучие, медленные: как снег, что валился за окном, и не думал кончаться.

Шёл июнь, снег всё лежал.

— Поди, какой-нибудь обмудок зиму бесконечную намолил. — Стелькин пнул ледышку в тёмный сугроб.

Я тихонько вжал плечи и стушевался.

Шли по мерзкому холоду в районе «Автозаводской»: шли на фестиваль «Боль» — Стелькин, Шелобей и я. Ещё должен был пойти Стриндберг, но у него спектакль в эти выходные (по «Волшебной горе» Томаса Манна), так что обходились без анекдотов про русскость.