Никита Немцев - Русский бунт

— Но не в этом же дело, блин! — воскликнул Толя Дёрнов и стал ходить: по дивану, по тахте, перешагнул на стул, залез даже на стол (он учредил недавно в нашей квартире анархистское государство — Дёрнофляндия; на резонное возражение, что какая ж это анархия, если она ограничивается квартирой, Толя постучал указательным пальцем по лбу и объяснил, что это не квартира, а некая точка (притом, не конкретная: она сразу и везде, и нигде), встав в которую, человек уже не в России и не на планете Земля даже — он становится абсолютно свободен). Толя продолжил со стола: — Как любовь после брака оформляется в семью, так и бунт после победы строит заново систему.

— «Отказаться быть богами, чтобы остаться людьми». Камю, ну, — бросил Шелобей с гитарой на тахте. — Бунтарь всегда целует свои вериги…

Шелобей к нам тоже переехал. Был вечер, шёл снег. Его сосед Руслан в одиночку отправился раскидывать, его поймали менты с кучей палева, но отпустили из жалости, о чём Руслан и написал Шелобею. Тот заистерил. А если отпустили только чтобы его — Шелобея — вернее взять? А если Руслан представил его каким-нибудь там наркобароном?? Шелобей смыл в унитаз весь товар, удалил Windows с ноутбука, побросал в рюкзак зубную щётку, трусы, футболки, батон хлеба, сунул виниловый проигрыватель под мышку, схватил гитару и прибежал к нам. Ещё вчера сидел на кухне и клялся, что никогда-никогда не будет банчить. (Он весь вечер повторял: «Да не, наркоманы норм ребята. Просто не мой путь, не мой…» Таня курила рядом на табуретке, качала ножкой и надменно хмыкала.)

— Дело не в том, чтоб выкарабкаться из ада, пройти этот мир и зависать уже в раю… — Дёрнов спрыгнул. — Надо выбраться и из рая тоже.

Толя пропадал с неделю. Когда явился («Кайф и процветание вашему дому») — совсем не удивился Шелобею, сел на стол и стал рассказывать, какие Shortparis крутые (оказывается, Толя тоже был на фестивале, во второй день — через забор перелез): вот это, мол, круто, революция в головах! (В какой-то момент вокалист погладил лысину охраннику и перекрестил.) Шелобей ему сказал, что Shortparis претенциозное говно. Дёрнов возражал. Слово за слово — перешли к фундаментальным вопросам.

— Просто надо, чтоб границы исчезли: чтоб в одном наушнике Фёдоров играл, а в другом Летов. — Дёрнов продолжал расхаживать (руки сплелись в замочек за спиной). — Чтобы Достоевский прикорнул на груди у Толстого!

— «Бракосочетание рая и ада», Блейк, ну. — Шелобей взял философский аккорд. — Абстрактные телеги ты толкаешь. А делать-то что?

— Да эти книжки все — неважно вообще. Одно и то же там — как и в политике. Я ж вам про незавершённость, про настрой мысли. С бунтливой мыслью — хоть дворником работай, хоть школы грабь, всё равно спасёшься. — Дёрнов наконец-то сел на стул, обхватив спинку руками.

— Бунт — это отказ и утверждение себя, — проговорил я. — Но не получится же отказаться от всего. Реальность нас крепко держит.

Шелобей встал и принялся убирать гитару в чехол:

— Где твоя Таня, кстати? Жрать охота.

— По делам ушла.

— Она не сказала, по каким? — улыбнулся Толя.

— Не сказала, — ответил я раздражённо.

— Ну да. — Шелобей покончил с молнией и обернулся к Дёрнову. — А абсолютный бунт — это отказ от мира. Но зачем-то же он дан. И чего от него тогда нос воротить?

— Хя-хя-хя-хя-хя! Не дан, а ты сам себе его дал. Ты можешь с ним сделать что угодно — каждую секунду! Каждую секунду!.. — Дёрнов обхватил спинку стула, как мягкую игрушку. — Нет, ребят, абсолютный бунт — это отказаться от отказа.

Раздался звонок в дверь.

— Наверное, Таня, — я поднялся было.

— Я открою. — Дёрнов был, конечно, проворнее.

Какие-то голоса, какие-то шарканья, какие-то шаги — Дёрнов явился с непонятным мужиком (он выглядел как человек, который снимается в фильмах Дэвида Линча). Мужик этот был лыс, примечателен ушами (в левом красовалась скрепка), крив носом, помят жизнью, одет добротно — в свитере геолога с дурацким горлом — и всё растерянно улыбался.

Толя недовольно плюхнулся на диван. А мужик вошёл, постоял в дверях — (он всё тёр руки) — и стал рассеянно ходить: схватил кружку и осмотрел её, как античный горшок, потом поставил на место и стал изучать карандаш: наконец дошёл до колонки и с важным видом потеребил драпировку.

— Садись ты уже, — сказал Дёрнов. — Это Шелобей, это Парикмахер, а это мой отец.

— Очень рад! Катастрофически рад! — радостно вскрикнул Дёрнов-старший и оторвал сначала мою руку, а потом Шелобееву. Невозможно долго тряся эту руку (всё на ногах), он тараторил, как ошпаренный: — Спасибо, Парикмахер, спасибо, родной! Это фамилия такая — Парикмахер — да? Отличная фамилия! Я понимаю, что такое помочь страннику! Ужасно неудобно! У моей жены сейчас болезнь! Пустяковая — а всё же болезнь! Вот, приехал! А тут вы! А я к вам! И сразу нашёл! От метро удобно! Спасибо!