Никита Немцев - Русский бунт

Дизайнер обложки Павел Кондратенко

© Никита Немцев, 2020

© Павел Кондратенко, дизайн обложки, 2020

ISBN 978-5-4498-2320-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Я стригу адвокатов, участковых, поэтов, рэперов, новобранцев (здесь, впрочем, немного труда), панков, музейщиц, мужей-рогоносцев, всеми обиженных дам, тапёров, компьютерщиков, детей, наркоманов, бомжей, бильярдистов, атеистов, Шелобея…

Отличный парень, кстати: драгоценная душа и лохматая башка. Вот, заходит опять. Сутулый, джинсы вздулись на коленках, осеннее пальто посинело от досады, нос всхлипывает, клокастая борода ушла на прогулку влево, на голове — гнездо невиданной птицы.

Руку пожимает. (У него тусклый взгляд.)

— Ты от плиты, что ли, прикуривал? — Я улыбаюсь ему в бороду. — Давай подравняю.

— Ну попробуй, чё. — Он расстёгивает разболтанные пуговицы.

Это была суббота. Шелобей написал мне: «Подруливай к Дому книги, потолкуем». Я приехал к нему на Новый Арбат — и пошагали. Говорили всякий вздор и ёжились. Шелобей отдал мне свой шарф и глухо застегнулся: на его голове сидела отменная будёновка.

Вечер фиолетовел. Москва, наконец, распоясалась — рядилась во всё белое. Пока шли по Новому Арбату, пышно розовеющему на углу со Старым (здоровенный экран давал и рекламу, и свет), — мы, рассовав руки по карманам, видели, как пухнет первый снег, мокро оседая на тротуаре.

Какие-то слова всё мялись у Шелобея на губах, а он их не говорил.

— Ты читал Борхеса? — спрашивает Шелобей, откинувшись в кресле.

— Не очень. — Я просто намыливаю ему подбородок.

— Он писал как-то, что ад — это невозможность осознать, что мы уже в раю. Сомнение — вот чё такое грехопадение. Рай внатуре есть или нет? — Шелобей закачал подбородком (между прочим, мешает).

— Стелькин то же самое говорил. — (Препод наш.)

— Ну да, ну да…

Подружились мы ещё в детстве (в Красноярске): я вышел во двор сам — впервые: Шелобей стоял на горке и стучал палкой по перилам, изображая всеми брошенного, но не сдающегося атамана. Я ходил вокруг него минут десять, а потом подошёл и сказал: «Давай дружить?».

Вместе переехали в Москву, вместе поступили на филфак, были — два друга-филолоха. Как выпустились — разбежались кто куда: но только не в филологию. Я решил, что волосы всегда будут расти. Шелобей решил, что книжки ещё сколько-то будут покупать.

От скуки Воздвиженки (особняк с пупырками, башня Моссельпрома и Ленинка — не на что там смотреть) — сбежали в Знаменку (смотреть там тоже не на что). У голубой «Арбатской» (павильон — звёздочка) ребята с электрухами лабали «Батарейку».

— Интересно, им когда-нибудь надоест её играть? — Шелобей ухмыльнулся и отщёлкнул сигарету (уголёк нарисовал дугу).

Рядом колошматил палочками по коробкам безногий бомж: не слышно было почти ничего. Шелобей кивнул:

— Во, это я понимаю. Ваще нормал!

Облысевшие деревья, Гоголь, бульварный песок — всё мимо. Набегает тревожно-казённое здание, колоннами топоча, — оно тоже не навсегда. Узкий тротуар хвастает новизной асфальта. Расчихавшиеся фонари укутались в пластиковые шарфы. Машины бегут и оставляют за собой чёрную кашу. Белые точки носятся, налипая на пальто.

— Когда у Лиды день рождения, говоришь? — Я скребу по Шелобеевой шее опасной бритвой (фишка у нас такая).

— В эти выхи. — Он косит взгляд к бритве с нездоровым любопытством.

С Лидой они были вместе уже два года, а жили — врозь.

Перебежав дорогу и чуть не убитые, мы подошли к богато освещённому князю Владимиру и от души плюнули ему под ноги. Двинули к Кремлёвской стене (не то Азия, не то куча ракет со звёздами) — не к нарядному, как на базар, Александровскому саду, а к холодной и сугробистой стене со стороны Москвы-реки.

— Лида за границу хочет! На ПМЖ! — Шелобей перекрикивал ветер.

— Пэ-Э-что? — Снег хлестал прямо в глаза: приходилось щуриться.

— Жить уехать! Навсегда!

— Куда? — Мы продолжали орать.

Ветер с реки рванул так, что нам пришлось повернуться и идти спиной. Я держался за шапку. Шелобей сщучился вдвое:

— В Израиль! Родня там у неё! Да это-то похер! Не поеду я никуда!

— Она тебя звала с собой?

Мимо шёл речной трамвай, весь в синих огнях. Там же — за рекой — дым стлался материком. Шелобей был совсем краснонос.

— Нет! Не звала!