Никита Немцев - Русский бунт

Эту историю я слышал уже в пятый раз.

Её лицо напоминало водопад: постоянное движение, непрерывный поток: глаз следит за одной деталью, за одной эмоцией — она уже улетела: глаз ловит другую, ловит третью, — но убегает и она.

Раз — карикатурная героиня мультфильма, не то белочка, не то птица, да нет же, утка! это утка, ко… Два — обиженная Джульетта Мазина детски надула губы и вот-вот ска… Три — древнегреческая богиня воздела кверху нос и обкусывает щёки изну… Глаза — серо-голубые… или же серо-зелёные? чтобы разгля… Губы — роскошные, налитые и полные тай… Нос — видный, несерьёзный и гордый… да какой же он гордый? он… нос… сон… кра…

Если же говорить о волосах, то Лида носила ладно сплетённые дреды (они пахли сладко и затхло) — их-то мы и красили теперь в рыжий цвет.

— А сегодня мне звонила женщина по имени Одиссея Петровна, прикинь? — (Лида работает в турагентстве.)

Провозились ужасно — два раза я сжёг ей волосы начисто: получался не янтарь, не оникс и не скромная календула, а какой-то колбасный цвет. Но Лида не огорчалась, не мешала и всё рассказывала.

Автостопы, крыши, походы, горы, жизнь в палатке, в лесах, в пустыне, на Крайнем Севере, на Камчатке, в Ростове, музыкальные фестивали, где можно целый день идти и не дойти до края — всё это было. Пять лет назад. Три года назад. Два.

— Вчера попробовала пива выпить. Ну — думаю — совсем я старуха, что ли, пиво не осилю? — Она сидела с полотенцем на голове и кофе в руках. — Две бутылки, ничего же не случится?.. Ага! Блевала дальше, чем видела! — Она коснулась чашки губами. — «Господь мне здоровье дал, а я его — просрал».

Я отпросился с работы, чтобы пройтись немного с Лидой. Мы шли по Бибирево, всё дальше и дальше уходя от салона красоты «Надежда».

— Ненавижу зимнюю Москву, — поморщила нос она. — Обязательно смоюсь на Новый год.

Раззимело: под ногами черно и хлюпает. Ленивый, как бы неохотный снег — падает и тут же тает от бессилия. Серые многоэтажки наступают, серый асфальт проглядывает тут и там, серые лужи вздрагивают, серо-серые окна, осерённое серостью небо, иссера-серые лица. Бибирево — столица серого цвета.

— Давай, что ли, в центр? — предлагает она.

Я невольно киваю. Лида продолжает вспоминать что-то своё:

— …Ну да. А когда мы понимали, что человек вот-вот отъедет, мы выносили его в подъезд и вызывали «скорую». Веществ-то полон рот, а присесть никто не хочет.

— Жёстко.

— Во-во! Но некоторых даже спасли. — Она подняла пальчик.

Убогий, угрюмый, ненужный простор вокруг — разостлался. Вон — двое пьянчужек мило привалились в беседке и курят. Дворами на Костромскую — там семиглавый храм, отстроенный бывшим бандитом во очищение души: синие и золотые вязаные шапки: дылда, крепыш и двое на подхвате — башенки напоминают братков. А там — во-о-он там, за жэдэшкой, — вот-вот вздыбятся красно-белые заводские трубы, изрыгающие бесконечные облака. И снег — под этим тусклеющим небосводом — то сумрачно оседает, то лупит по лицу. Он пепельно-сер — как будто Господь затушил сигарету.

Показалась красная «М».

— Ненавижу метро, — бросила Лида и спрятала шею.

Стеклянные двери, сшибающие ветром, обыскивающие лица работников, антитеррористические рамки — всё это правда неприветливо.

Мы спускаемся на эскалаторе: Лида стоит ступенькой выше, я еду спиной. Она отболталась — молчим неловко. Приходится говорить мне:

— Шелобей как-то мысль бросил, что Московское метро — это соборность по-советски: всем тесно, всем плохо, у каждого во рту нога его соседа. А искусство — на службе у народа… Ну, станции, то есть.

— Ну да, — говорит она и отстукивает ноготками по поручню. — Не люблю «совок».

Эскалатор кончился, поезд подошёл: вагон гудел и дребезжал. Мы стояли, забившись в угол, и слушали Лидины наушники (хороший способ не говорить и не пялиться в душные лица). Какой-то краут-рок — или типа того.

Вышли на Цветном бульваре — сразу на Садовое. Прощальные блики в окнах. Солнце, пока! Мы налево, ноги просятся вправо. Поздно. Синие сумерки насупились.

Слева — стройлеса в гирлянде. Справа — бесполезная эстакада. Машины, пыхтя, стоят в пробке. Мы их обгоняем.

— Мне нужно зайти в магазин, — сказала Лида.

— Окей, — сказал я.

— «Мир музыки», Садово-Триумфальная, — сказала Лида.

— Почему не до «Чеховской»? — сказал я.

— Пройтись, — сказала Лида.

Мы шли.

Наш бойкий шаг по зимней каше разглядывают неважного вида дома. В центре — реагенты. В центре — лужи. В центре — бесснежье. Башня — впереди: неосталинизм из пластика зажигает огни: вдруг — верхушка становится красно-сине-белым флагом.