Гарий Немченко - Отец

— И-их!.. Расстройство, видать, часто, а дети, дети, они откуда у ее?

И тут хлопнула другая дверь.

Маленькая, тонюсенькая дверца, только что запиравшая четырехугольный закуток кассы.

В полной тишине, высокомерно приподняв голову о высокой прической, вдаль от очереди плыла вниманием обойденная кассирша.

Какая сиротская вдруг наступила тишина!..

Однако длилась она недолго: в душе у кассирши восторжествовало всепрощение.

Вот она снова уселась на своем месте перед аппаратом.

— Рупь тридцать две, — покорно попросила ближайшая старушка, та, что в кроличьей шубе и в ушанке.

Пышнотелая кассирша снова посмотрела куда-то вдаль. Очередь ждала, покорно, почти с раболепием. И тогда кассирша сказала громко, непререкаемо:

— Ольховые шишки, вот что, — и, слегка откинув голову назад, с долгим прищуром посмотрела на Громова.

Остаток дня простоял Громов на кухне у плиты. Сначала как самое простое сварил для Артюшки компот из груш — и правильно сделал: все остальное было если и не очень горькое, то, во всяком случае, даже для взрослого человека довольно противное, и компот он добавлял потом в другие отвары.

На столе, на табуретках, на подоконнике, вокруг него виднелись теперь ковшики, литровые и полулитровые банки, бутылки, чайные чашки, пузырьки и стаканы, стояли между ними нетерпеливо раскрытые, с разорванным верхом коробки с травами из аптеки, висели на гвоздиках сухие, похожие на клочки сена пучки, пожертвованные ему старухами.

Кастрюльки на печке клокотали, побулькивали, исходило что-то очень близкое напоминавшим ему запашистым парком, то приятным, а то с нестерпимою кислятинкой, и одно варево он помешивал, на другое, зачерпнутое столовой ложкою, дул, чтобы попробовать, третье через марлечку процеживал, четвертое в эмалированном тазу, стоящем в раковине под краном с холодной водой, студил и снова потом начинал, деловито морщась, отхлебывать, переливать, разбавлять, смешивать…

И не стриженный давно — не успел-таки в парикмахерскую сходить перед отъездом Риты, — и несколько дней небритый, с запавшими от бессонницы глазами, в давно не стиранном фартуке, то возбужденно трясущий обожженным пальцем, а то придирчиво, но и с удовлетворением смакующий свои зелья, был он похож сейчас на упрямого колдуна-самоучку…

Артюшка то сидел в комнате на диване, шелестел фольгой — узнавший от Громова о пользе шоколада, старик Богданов щедро снабдил мальчонку конфетами, — то смотрел, как дедушка острым ножичком вырезает для него деревянных зверюшек.

Иногда Громов давал старику срочное какое-либо поручение, и тогда тот мчался то к очередной старушке, чей адрес был записан Громовым на бумажном кульке из-под груш, то в аптеку, а то к себе домой — за посудой. Громов нет-нет да и говорил ему или спасибо, или какое другое человеческое слово, и старик, видно, отмяк душой, почувствовал свою нужность, цену себе почувствовал, и о различных знахарских способах вспоминал теперь не таясь и уже без вины в голосе. Станет в дверях на кухне, о косяк обопрется сухоньким плечиком и давай:

— Вот радикулит людей мучает, Иваныч… Да как мучает! Пластом лежат, не встают по неделе. А знать-то надо всего ничего: на влажную тряпицу крошечную щепоть имбиря насыпал, к пояснице привязал, и — все заботы.

— Угу, — невнятно отзывался толкущий уголь Громов, — угу…

Но старика это вдохновляло:

— Или отложение солей. Как маются, как ночей не спят. А всего делов: на щиколке да на запястье браслетку прицепить из красной шерсти. Всего в одну нитку.

— Из красной? — машинально переспрашивал Громов.

— Только из ее, — живо откликался старик. — Взять белую шерсть да и покрасить — долго ли?

Иногда, если у него не ладилось или Артюшка снова штаны марал, Громов взрывался:

— Степаныч! Ну чепуху несешь. Ты сам себя послушай.

И старик петушился.

— А что? Что я не так сказал?.. Опоясать себя медной проволокой — от нерьвов, правильно.

— Медная проволока и нервы. Ну при чем тут?!

— О! — радовался старик. — О, правильно — при чем? Про многое я так и не догадался, а тут ума хватило: а при том. При том, что каждый день она тебе мешает, а ты думаешь: ниче! Зато от нерьвов вылечусь. На тебя в бане кто любопытный с ухмылкой глянул, а ты себе и тут: ниче! Зато не будет нерьвов! Да так и привыкнешь: как будто их и в самом деле и нету, нерьвов-то.

А Громов давно уже не слышал его: о своем думал. Уже больше двух суток почти не отходил он от плиты, отваривал одно за другим и все без толку: ничуть Артюшке не лучше. Что еще можно придумать?.. Чем помочь мальцу?