Гарий Немченко - Отец

— Можно в аптеке взять. Активированный уголь.

— Не будет, так самому, — настаивала в «плюшке».

— Уголь очищает, да…

— А шоколад давать пробовали? — настойчиво спрашивала у Громова низенькая старуха в коричневой кроличьей шубе и шапке-ушанке. — Вы шоколад попробуйте.

— И шоколад помочь может, — вторила очередь.

Соседка с грустными глазами снова обернулась:

— Чернику отварите.

Откликнулись опять:

— Первейшее средство.

— Так завяжет, что…

Глядевшая на всех словно бы с каким превосходством крепко сбитая тетка в синем мужском плаще и в сером в мелкую клеточку платке улучила, наконец, момент, повела на Громова крупной бородавкой на подбородке.

— Человек, а человек? Ей богу, не брешу. Кому че. Шоколад шоколадом, а у меня сам, как с, брюхом плохо — сразу ноги мыть. Прямо из таза этой водички маленько отольет в стакан, выпьет…

Этот рецепт спор вызвал:

— Вы придумаете!

— То у взрослого, а это кроха, можно сказать.

— Дак ведь и не то пить будешь, лишь бы прошло.

Чистенькая старушка в черном пальто и в белом платке спросила мягко, словно почему-то боялась обидеть Громова:

— Кожицу граната отваривать не пробовали?

— Это другое дело, гранат…

— Верное средство, правильно, что и черника.

— И никакого вреда, главное.

Громов только успевал туда-сюда вертеть головой.

А они разошлись! Перебивали друг дружку и друг дружке поддакивали, приводили примеры, ахали, качали головами в тяжелых теплых платках, цокали языком.

Он вспомнил про свой разговор в аптеке.

— А вот что слизь у него?

— Да что, что слизь?.. Оттого и слизь, что животик расстроенный.

— А вот волоконца?

— Волоконца?.. Либо нитку подобрал с пола да съел, либо еще че.

Академики!..

К очереди пристроились еще две пожилые женщины — обе в старых телогрейках и в одинаковых клетчатых полушалках, обе с выцветшими почти добела вещевыми мешками за спиной и с набитыми бумажными кульками авоськами в посиневших на морозе руках. Постояли молча, повертели головами, прислушиваясь, начали сперва легонько, будто бы невольно, а потом все чаще да охотней покивывать, и, наконец, одна сказала низким простуженным голосом:

— А я кого скажу, женщины: тут надо угадать…

Громов поймал себя вдруг на том, что перестал вникать в суть разговора, а вслушивается лишь в звучание голосов, напоминавшее ему что-то давнее и, казалось, почти позабытое… Не такие ли старухи отдавали ему когда-то в очередях крошечные, размером с половину спичечного коробка, хлебные довески, не у таких ли, как они, Громов, бывало, что-нибудь съестное выхватывал из рук или из корзинки вытаскивал?.. Хоть кричали, как будто режут, острыми кулаками больно стукали по горбу, напуганными голосами звали милицию, старухи эти выкормили в войну детдомовскую братву. Неужели не спасут теперь Артюшку?.. И вместе с надеждой, которая все сильней укреплялась в Громове, пришло к нему что-то похожее на запоздалую благодарность и тихое раскаяние.

— Товарищ! А товарищ?

Это окликали Громова молоденькие продавщицы за прилавком напротив — обе бледненькие пока, с льняными кудерьками из-под синих, испанками, шапочек:

— А груши простые? Простые груши? Вы груши простые пробовали?

Он повел крутым своим подбородком на витрину:

— Так где они у вас?

Обе они тряхнули букольками:

— Постараемся найти. Мы сейчас найти постараемся…

И тут скрипучий голос прорезал общий шум:

— Прекратите глупости! Все глупости, все: и уголь, и гранат, и кровохлебка. На это аптека есть. Фталазол, энтеросептол.

— Так пробовал уже, — вскинулся Громов.

— Не помогло?

Он сказал, как Артюшка:

— Ы-ык.

Очень высокая и очень тощая старуха, с торчащими из-под шляпки косичками школьницы, снова проскрипела категорически:

— Бесалол, бекарбон.

— А вот и нет, — раздался вдруг робкий голос.

Все — туда.

Небольшого росточка, худенькая — ей бы такие, как у этой версты, косички. Студенточка, может, или медсестра. Личико так и пылает, глаза вострые:

— Потому что и там и там — белладонна, наркотик, ребенку ни в коем случае!

Эта с бородавкою, что говорила про мытье ног, решительно взмахнула крепкой рукой:

— Правильно, детка, правильно! — и на тощую старуху посмотрела победно. — А говорят еще, молодежь плохая!

Тощая старуха с косичками молча сделала шаг из очереди, молча пошла из магазина. Когда дверь за нею захлопнулась, смуглая, в «плюшке», что говорила про уголь, сказала больше жалостно, чем в осуждение: