Ганс Фаллада - Крестьяне, бонзы и бомбы

Они не спеша идут по окраинной улице, где в последнем доме живет бургомистр. Потом сворачивают. Еще несколько садовых домишек с садиками-огородиками, а вот и первые форпосты земледелия, выставленные против индустрии: картофельные поля.

— Картошка, — говорит бургомистр. — Мне она милее роз. Картошка… Дома, когда ничего другого не было, она всегда выручала. Бывало, наешься до блаженства.

— Вам не кажутся скучноватыми эти поля?

— Мне? Ничуть.

— А мне кажутся, — рассеянно говорит асессор. — Как вы знаете, крестьяне теперь не доставляют продукты в город. Довозят свинину и картошку только до городской черты… Мол, вот вам, проклятые альтхольмцы, топайте сюда, если приспичит… Бойкот все усиливается.

— Прошу вас, асессор, не упоминайте хоть часок о бойкоте. Будто на свете других забот нет. Растет безработица. Среди всех городов провинции у нас самый высокий процент безработных. А мой бюджет социального обеспечения исчерпан два месяца назад.

— Что же делать?

— Расходовать дальше. Хотел бы я посмотреть на казначея, который откажет мне в деньгах на пособия. По крайней мере в этом вопросе вся партия за мной.

— Только в этом?

— Да уж, в последнее время однопартийцы считают, что я не настоящий красный. Что слишком мягок с крестьянами. А крестьян, мол, надобно истреблять огнем и мечом.

— Если они не за вас, то на кого же вы собираетесь опираться в борьбе — ведь она вот-вот начнется?

— На себя. Я убежден: в конце концов они поймут, что я им все-таки нужен. Что я прав.

— Да, и поражение Тембориуса вам тоже поможет.

Бургомистр останавливается: — Это поражение величайшее несчастье, которое могло случиться. С того дня я почти потерял надежду на объединение.

— Но почему? Ведь теперь же они опять перебегут к вам.

— Разве я могу решить что-нибудь окончательно без губернатора? Так уж заведено, они должны вставить свое «словечко», иначе не пойдет. А Тембориус отныне каждую палку сует в колеса… Он же такой бюрократ! У него сердце кровью обливается, если не все идет как по маслу. Это в самом деле причиняет ему боль… Вот он и подумал, наверно: хорошо, я пойду вам навстречу и все улажу, увидите, что я совсем не такой, как вы считали. Фрерксен и Гарайс вам неугодны? Жертвую их вам!..

Так он и делает, а затем приглашает мужиков к себе. И созывает их срочно, вскоре же после великой баталии, — как видите, ему не терпелось добиться примирения. Лишь бы доложить в Берлин: мир с крестьянами. Победа моей дипломатии…

И тут вдруг такой плевок в лицо. Да не просто плюнули, а харкнули, по-мужицки. Поверьте, он сейчас плачет кровавыми слезами из-за того, что разок, вопреки своим принципам, поступил просто по-человечески и протянул руку крестьянам. Он разжигает в себе ненависть, истую ненависть бюрократа, и против такой ненависти, скажу вам, ничто не устоит. На нее можно положиться как на каменную гору, если вам больше не на что рассчитывать.

Он сделает невозможным любое примирение. Не остановится ни перед чем, даже если крестьяне будут на последнем издыхании. Он, не задумываясь, принесет в жертву Альтхольм и все его сорок тысяч жителей, пожертвует даже собственной карьерой. И окончательно разрушит всю мою работу, все доброе, что я сделал.

— Вы сумеете везде все восстановить, господин бургомистр.

— А я и не собираюсь уезжать отсюда. Может, я все-таки выиграю. У меня, по крайней мере, есть что показать, что понравится и крестьянам, ведь кое-что я для них сделал! Например, ту выставку. Или скотный павильон, — я же финансировал стройку. Вернее, выклянчил по крохам. И конная ярмарка при турнире. И зимние аграрные курсы для крестьян. Ладно, в один прекрасный день они об этом вспомнят, когда поуспокоятся. И тогда мы не станем попусту болтать о примирении, а предложим что-нибудь хорошенькое, что даст крестьянам доход, — тогда и дружба сразу восстановится.

— Позвольте обратить ваше внимание, господин бургомистр, на то, что вы уже четверть часа говорите о бойкоте.

— Верно. Что-то раскис, черт возьми. Зато теперь полчаса, не меньше, бодрый марш и ни словечка. Клянусь, что буду думать о чем угодно, только не о бойкоте.

Молчание, однако, затягивается не на полчаса, а на час с лишним.

Затем они входят в лесок. Бургомистр усаживается.

— Хорошо, — говорит он, прислушиваясь к вечернему ветру и шумящей листве. — Отличная эта штука — ветер… Вот бы на что иметь время. Такие истории можно напридумывать. Ну, скажем… Вы когда-нибудь задумывались, Штайнхен, как различают породы деревьев?