Ганс Фаллада - Крестьяне, бонзы и бомбы

— При чем тут Хеннинг?

— Притом. Такой же, как ты. Но гром собирается в небесах, и он грянет в час назначенный.

— Грун, я тебе советую…

Открывается дверь, и входит Тредуп. Увидев Трупа, он останавливается в недоумении. Оба со злобой смотрят друг на друга.

— Штуфф, кто это? — тихо спрашивает Грун.

— Вы не знакомы? Прошу: наш сборщик объявлений, господин Тредуп… Младший надзиратель исправительной тюрьмы, господин Грун.

— Да я его знаю, — говорит тюремщик. — Это поддельный Раймерс, который выдал меня директору Греве.

— Штуфф, это псих из тюрьмы, о котором я тебе рассказывал. Он мне все и подстроил…

— И ты держишь у себя таких людей, Штуфф? — вопрошает Грун. — Тогда понятно, почему так долго задержался гром на небесах. — Внезапно вытянув тощие руки: — Он вас всех уничтожит, всех, всех…

Грун выбегает из комнаты. За дверью вскрикивает фройляйн Хайнце.

Оба газетчика бросаются в экспедицию.

— Что такое?

— Что случилось?

— Сумасшедший! Перепугал! Как сиганет через барьер!

— Да, сейчас он действительно спятил, — задумчиво говорит Штуфф. — Надо срочно сходить в одно место, пока он не натворил чего-нибудь. Тредуп, кино и рынок сделаешь?

— Что было в кино?

— Обычная дрянь. Можешь написать: Дина Мина снова проявила свой доморощенный талант нимфы. Каким образом — смотри в объявлении. Справишься?

— Что-то все меня теперь об этом спрашивают, — ворчливо замечает Тредуп. — Уж как-нибудь постараюсь, проявлю свой талант.

Приблизившись к больнице с тыльной стороны, — Штуфф вообще предпочитает переулки улицам, — он замечает, что обычно тихая околобольничная аллейка превратилась в этот предвечерний час в своеобразный бульвар. Взад и вперед прогуливаются под ручку школьницы и лицеистки, есть и гимназисты, и даже девицы постарше, лет двадцати — двадцати двух.

Штуфф знает, что испокон веку альтхольмцы любят шататься вечером по Буршта. И уж если его перенесли сюда, значит, на то должна быть особая причина. А обнаружить ее не составило труда, — вон она стоит в окне бельэтажа, улыбается, машет рукой, что-то кричит, шлет воздушные поцелуи, — это сияющий Хеннинг, народный герой Хеннинг.

И хотя у газетчика сложилось высокое мнение о Хеннинге, когда тот, распростертый на мостовой, истекал кровью из двух десятков ран, теперь Штуффу кажется, что Хеннинг малость переборщил. «Дурачок», — подумал Штуфф, продолжая свой путь.

Он предполагал, что проникнуть к подследственному заключенному будет нелегко. Но как раз сейчас в больнице разносили ужин, никто из сестер не обратил на посетителя внимания, охранника у дверей он тоже не встретил.

«Милые порядочки, — думает Штуфф. — Чудо, что Хеннинг еще здесь».

Постучав и выждав несколько секунд, он входит в палату.

Хеннинг все еще стоит у окна и общается с народом. На столе букеты цветов, не меньше десятка, какое-то шитье, белые пакеты, — вероятно, с шоколадом, коробки сигарет, кое-что вскрыто и равнодушно отодвинуто в сторону.

— Перестаньте валять дурака, Хеннинг, — с нетерпением говорит Штуфф. — Мне надо обсудить с вами кое-что важное.

— Валять дурака? Вам так только кажется. Это подготовка к грядущему процессу.

И он продолжает улыбаться и махать рукой в окно.

— Ерунда! Восторженные девчонки не спасут вас.

— Зато они расскажут своим отцам, братьям и дядям, какой я славный, безобидный, искренний малый. А их отцы, дяди и братья окажутся свидетелями или же заседателями на процессе, либо, по крайней мере, партнерами свидетелей в карточной игре.

— Все равно вас упекут.

— Это еще неизвестно. При таких-то настроениях. Учтите к тому же, что я полукалека, а это всегда впечатляет.

— У вас в самом деле рука не действует?

— Еще как. Альтхольму это обойдется в уйму денег.

— Глупышка, — Штуфф наконец нащупал верный тон. — Вы обалдели. Радуйтесь, если отделаетесь годом-двумя. И никакого денежного приданого, золотце мое.

— Еще не все потеряно.

— И слава богу, мне надо успеть кое-что выяснить, а именно: что вы затеяли с Груном?

— С Груном? С этим придурком? Кто с ним станет связываться? Разве что перекрученная пружина в часовом механизме, да и та сама справится.

— Не отбрехивайтесь, Хеннинг. Разумеется, вы что-то втемяшили ему в башку, какую-нибудь чушь. Он же вконец спятил, таких вперед не посылают! У человека полдюжины детей, если не больше, сам он вечно голодный, тощий как вобла. Нельзя на него переваливать свою работу.