Ганс Фаллада - Крестьяне, бонзы и бомбы

Банц ковыляет дальше. Дети косят овес, надо поглядеть, сколько они накосили.

Конечно, он уже издали замечает, что не сделано и половины того, что они обычно скашивают, когда первым косарем идет он. Ну что это за ряд, в полразмаха, баловство какое-то, ведь овес не такой уж густой. Да и останавливаются то и дело, косы точат, ни к чему это.

Еще ковылять ему метров триста. Он впадает в ярость, — такие приступы часто охватывают его теперь, — орет, бушует, грозно потрясает палкой; потом начинается головокружение, и он, не успев присесть, валится на землю. И лежит как одурелый, ничего не соображая. Жена и дети уже привыкли к этому, не спешат на помощь. Пускай лежит, — ведь отец приходит в бешенство, когда они пытаются помочь ему.

Сам справлюсь, сволочи, проклятые.

Постепенно он приподымается. Здесь это нелегко, ухватиться не за что. С помощью палки он наконец встает.

Потом ковыляет дальше, чертыхаясь, не сводя глаз с никудышных косарей.

Приблизившись, он молча постоял и двинулся вдоль скашиваемой полоски, по самому краю. Косари заработали как дьяволы, с широким замахом, едва не задевая косами отцовских ног. Пусть его надзирает, старый черт, околачивается тут без дела, только жрет, ругается и целыми днями ничего не делает.

Старый уже поравнялся с Францем, идет с ним в ногу.

— Чего это у тебя с косой? — спрашивает он. — Насажена неправильно, забей клин потуже.

Парень, буркнув что-то, продолжает косить.

— А ну, дай сюда косу, — велит отец.

— Я же не могу выйти из ряда, — ворчит сын.

— Дай сюда!

Все останавливаются, Франц выходит из строя.

— Вы продолжайте, — говорит отец, — сдвиньтесь вперед, на одного… А вы, бабы, нечего стоять и глаза пялить! — И, срываясь на бешеный крик: — Мало того, что ни черта не накошено, так даже половины не увязали! А ну, за работу! Пока все не свяжете, домой не пойдете.

Мать с дочерьми безмолвно продолжает вязать снопы.

Отец пальцем пробует лезвие косы.

— Она ж не направлена. Вчера вечером отбивал?

У Франца зло сверкают глаза.

— Я тебя спрашиваю: отбивал?

— Да, — отвечает парень.

— Врешь. Не отбивал. На кого ты похож, глаза аж провалились. Где был ночью нынче? По бабам шляешься?

Франц молчит, братья скалят зубы, девчонки хихикают.

— Где шляешься по ночам, спрашиваю?

— Никуда я не хожу.

— Когда последний раз отбивал косу? Во вторник?

— Вчера.

— Врешь, паскудник. Блудить стал! Где шлялся?.. Ночью с бабами валяешься, а днем еле ноги таскаешь — за это я тебя кормлю?

Парень, насупившись, смотрит на отца.

— Откуда у тебя деньги на баб? Ведь даром тебя ни одна не пустит, кому ты нужен такой карлик! Где взял деньги?

— А где я их возьму? Разве у нас есть?

— Ну погоди ж, — говорит отец. — Я тебя выведу на чистую воду. На, бери косу и ступай на Заячий бугор, коси там. Здесь таких, как ты , не надобно… И чтоб сегодня же весь бугор скосил! Чтоб ни единого колоска не осталось, раньше не уйдешь домой!

— Непосильно это.

— Слышал, что я сказал? Скосить! Все! Начисто! — яростно кричит отец, стуча палкой о землю. — Идешь или нет? Мы у тебя отобьем охоту шататься ночами по бабам. Непосильно ему! Нечего силы на бабье растрачивать, они здесь нужны! Давай, давай, шагом марш!

— Ступай уж, Франц, — говорит мать.

— Да не управлюсь я один, — медлит Франц. Отец лежит на земле, ему опять дурно. — Пускай Минна тоже пойдет, сгребать будет.

— Иди с ним, Минна, — говорит мать.

Оба направляются в сторону лесной опушки. Отец, очнувшись, смотрит им вслед.

— Поди сюда, — говорит он жене.

Та подходит.

— Присядь-ка.

Жена опускается на корточки.

— Деньги все целы? — шепчет он.

— Все, — отвечает она.

— Врешь, — зло говорит он. — Пятнадцати марок не хватает. Я был там поутру.

— Я их взяла на лекарство, — быстро говорит она.

— Врешь, — говорит он. — Франц их стащил.

— Франц не ворует, — говорит она.

— Ворует. Если поймаю его у захоронки, башку проломлю.

— Франц не крадет, — упорствует она.

— Врете все вы, врете, — говорит он. — Дай вот только окрепнуть. Всем вам покажу. И альтхольмцам тоже. Дождетесь у меня. — С трудом поднявшись, Банц ковыляет домой.

Вечному ассистенту сыскной полиции Пардуцке поручили допросить подследственного заключенного Хеннинга.

— И как им это не надоест, — ворчит он, собираясь в путь.

— «Дело» не берешь? — спрашивает его коллега, секретарь сыскной полиции Беринг.

— Нет, не беру… А куда девались сигареты?