Алла Калинина - По образу и подобию

— Я вам звоню-звоню, вы все где-то бегаете, — кричала она в трубку. — А ее, может быть, уже нет в живых!..

— Кого, Ксении? С чего ты это взяла?

— А с того и взяла. Я Валерку встретила, ну того, с которым она должна была уехать. А он ее, оказывается, даже не видел, они поссорились!

— Ну?

— Вот вам и «ну»! Куда же она тогда делась, если не уехала?

— Откуда мне знать?

— Откуда? А может, это вы ее убили? Я за Валеркой вчера целый день следила и — ничего. Где же Ксюша-то наша, а?

— Вот уж чего не знаю. Наверное, домой уехала, и слава богу.

— Нет, домой она не поедет ни за что, это уж я знаю, да и без вещей… Вы посмотрите, там в целлофановом мешочке паспорт должен быть, еще какие-то бумажки…

Я посмотрел, и сердце у меня упало, паспорт был на месте, здесь, у меня. Куда же могла запропаститься Ксения, сколько дней уже ее нет? А я ничего не делаю, не предпринимаю.

— Вера! А ну-ка послушайте, что я вам скажу. Мне эти игры надоели, я сейчас буду звонить в милицию.

— В милицию не надо, я боюсь!

— Чего?

— Не знаю, боюсь, и все. А вдруг правда что-нибудь? И меня затаскают.

— Ну уж это твои заботы, а я позвоню, нельзя же так, в конце концов! Как это, человек взял и пропал…

Я брился, смотрел на себя в зеркало и представлял себе, как сейчас позвоню в милицию и начну объяснять всю эту дикую абракадабру про то, как мы познакомились с Ксенией, как она потом явилась ко мне на квартиру с чемоданом в синем чехле, как стала у меня жить, а потом пропала. Нет, по телефону этого не объяснишь. Надо идти, идти самому. Я сунул мешочек с документами в карман пиджака и вышел на улицу. После ночного дождя было сыро, прохладно, и сразу как-то печально подумалось, что лето не вечно и скоро уже пойдет на убыль, что идет, летит мой бестолковый удивительный отпуск, и Марго уже отгуляла полсрока, и недалек тот день, когда мне придется держать перед ней ответ за свои художества. А впрочем, может быть, наоборот, это ей придется держать ответ — передо мной. Тогда, бедная моя Марго, я тебе не завидую.

В милиции в этот утренний час было сумрачно, пусто. Я прошел по длинному коридору, заглянул в комнату дежурного. Плотный белобрысый лейтенант, склонив голову, что-то писал за столом.

— Что случилось? — спросил он, не отрываясь от своей работы. И я стал рассказывать, стараясь пропускать самое смешное и нелепое и выбирая слова посуше, поофициальнее.

Лейтенант слушал не перебивая, не задавая вопросов, потом протянул мне лист бумаги:

— Напишите. На имя начальника отделения, а здесь напишите — от кого. Паспорт есть?

Я протянул ему Ксении паспорт, он положил его на стол, усмехнулся:

— Да не этот — ваш. А этот к заявлению приложим.

— Ну и что же будет дальше?

— А ничего. Выйдет срок, дадим в розыск. Сколько их болтается сейчас, дурочек, по белу свету… — И он снова погрузился в свои бумаги.

Наконец-то с этим было покончено, я сделал, что смог, раньше приютил ее, теперь пытаюсь разыскать. Меня не в чем упрекнуть. Я не виноват в том, что она такая. Кто же виноват, кто? Отец, который о ней и знать-то ничего не знает, или глупая, беспомощная мать, ничему не сумевшая ее научить? Почему, откуда они берутся, эти убогие, слепые, жадные до одних только развлечений, которых словно ветром гонит по земле? Ведь они же люди, должны быть людьми! Я вспомнил скуластенькое незначительное лицо Ксении с лживыми ускользающими серыми глазками. Что может из нее выйти? К чему она придет, где бросит свой легковесный ненадежный якорь, кого наплодит, себе и им на горе? И как разорвать этот порочный круг, по которому одно несчастье порождает другое? Я не знал ответов на все эти сложные вопросы. Не знал, да и не хотел знать, мне хватало своих забот. Сегодня я уезжал дневным поездом в Ленинград, и там, на вокзале, меня встретит моя двоюродная сестра Юля и расскажет мне все, чего я еще не знаю. Пора кончать с этим, пора, я устал. Надо закругляться.

В поезде я то читал, то смотрел в окно. Зеленые рощи уносились назад, широкие поля, луговины. Скучные городки и поселки с обязательными унылыми новостройками, над которыми висели вечные краны, торопливо собирались вокруг маленьких старинных вокзальчиков, чтобы тут же исчезнуть, и вот уже темные высокие ели обступали дорогу. Дождик то принимался стремительно и косо расчерчивать пыльные стекла, то отставал, и остывшее солнце вскользь выглядывало из рваных облаков, и тогда все вокруг вспыхивало, озарялось. Длинные составы неслись навстречу, от мелькания света, пронзавшего межвагонные промежутки, рябило в глазах, и казалось, этому не будет конца.