Алла Калинина - По образу и подобию

Знаешь, стыдно сказать, но это было самое лучшее время в моей жизни, наконец-то я стала сама себе хозяйкой, ведь не только я мешала им жить, они тоже мне мешали. А тогда я работала, приходила домой и отдыхала. Одной мне всего хватало, были у меня и теплое пальто, и ватник, и крепкие ботинки, а больше мне ничего и не нужно было, зачем? В такой жизни, как у меня, тоже есть свои преимущества. Но тогда так жить были вынуждены почти все, и это тоже было мне приятно, такое незнакомое, радостное ощущение — быть, как все. Все без мужей, и я тоже, все тревожатся о близких, и я тревожусь, Саша на фронте, дети в эвакуации, мои дети, которым я отдавала свои ночи и свое сердце. Все живут впроголодь, и я тоже, только мне это легко, легче, чем другим, я привыкла.

Но, видно, и этого убогого счастья было мне слишком много, и снова жестокая судьба и мой дурацкий характер распорядились мною по-своему. Неожиданно в эвакуации, тоже в Средней Азии, от уремии умерла моя сестра Надя, оставив двух крошечных девочек на руках больного мужа. Надя прожила на свете всего тридцать два года. Могла ли я сидеть и ждать чего-то? Я оформила документы, купила билеты и выехала в какое-то совершенно незнакомое мне место, чтобы принять на себя детей. После черной голодной военной Москвы горный поселок, куда я приехала, мог показаться раем, жаркое солнце, зелень, голубые и розовые горы, желтые глинобитные заборы и белая пыль под ногами. Но все это было только первое впечатление, а на самом деле — жара, голод, насекомые, эпидемии. Девочки были больны и испуганы, у меня все время от жары и усталости шла носом кровь, но самое необходимое я делала. Николай работал в шахте, он был очень хороший человек, очень красивый, маленький, тихий, добрый. Он верил в бога. Теперь это редко встречается. Но ему его вера не помогла, он любил Надю и потерял ее, оставшись вдовцом в тридцать лет, он был на два года моложе Нади.

Не буду тебе рассказывать, как я жила там, расскажу только, как это кончилось. Неожиданно к нам приехала сестра Николая. И снова всплыла живучая легенда о том, что я претендовала и на этого мужа своей сестры. Смешно, нелепо, достаточно было поставить нас рядом и посмотреть, но кому это надо было — на меня смотреть? Все шло по кругу, и снова я была лишней, снова будто навязывалась кому-то, а на самом деле была не нужна. Я долго мыкалась, пока смогла вернуться в Москву. Подруги по старой работе помогли мне устроиться на завод с общежитием, и только тогда я смогла выписаться от Кати, наконец-то на старости лет избавившись от последнего имущества, которым наградили меня мои добрые родители, — от жилплощади, теперь я была свободна и поняла, как хорошо быть пролетарием. Ты спросишь, в чем я теперь обвиняла своих родителей, ведь они делили все честно? Правильно, честно, но еще раньше они хотели, чтобы я умерла, и с тех пор мне нигде не было места, все вершилось по их воле. Я человек злопамятный и этого никогда не забывала. Зачем я сопротивлялась? Мне надо было умереть. И все-таки я рада, что не умерла. Знаешь, к чистым людям грязь не пристает, я чувствовала себя оскорбленной, но не униженной, наоборот, чем дольше я жила, тем больше себя уважала. Я гордилась, что все смогла вынести и не рухнуть морально, после всех своих бед я оставалась все такой же.

А потом наступил долгий период покоя. Жизнь в общежитии простая. У меня появилось много подруг, и со многими из них я сохранила дружбу до сих пор, может быть, это и не настоящая дружба, какая может быть дружба у одинокой калеки с занятыми семейными людьми, но все-таки ко мне хорошо относились, я это знаю, и вовсе не потому, что многие помогали мне в тяжелую минуту, а потому, что прибегали ко мне по своим делам, и спрашивали, и советовались, и у меня просили помощи, у меня! И в этом было все мое счастье. Иногда и Марго звала меня понянчить тебя, это тоже было приятно, но я не обещала ей, что буду всегда молчать, не было этого. Я знала, верила, что когда-нибудь все тебе расскажу. Вот и настал наш час. Годы шли, время уходило как в прорву, здоровье мое делалось все хуже. На заводе я стала падать. Врачи определили сужение мозговых сосудов, я стала плохо ходить, меня качало, не могла ездить в лифте. Родные редко вспоминали меня, только Раечка с некоторого времени, когда я особенно стала болеть, начала переводить мне от Мишиного имени двадцать рублей в месяц. Эти деньги были мне не лишние, но принимать их было неприятно, тяжело. Зато радовали меня Вася с Танечкой. Иногда я навещала их, и они встречали меня так же ласково и весело, как и в детстве.