Алла Калинина - По образу и подобию

А Катя жила себе в свое удовольствие. Она была красивая, самая хорошенькая в нашей семье. И вот за это ей досталось счастье, больше не за что. Ей достался замечательный муж — умный, простой, веселый, работящий, словно солнышко в нашем доме сияло. Он закончил рабфак, работал инженером в трикотажной промышленности, быстро шел в гору. Любовь у них с Катей была скоропалительная, бурная, поженились они стремительно, даже родителям ничего не успели сообщить, а уж были женаты. Я-то думала, ненадолго, узнает Семен нашу Катю как следует и сбежит. Но вышло все не так, жили они, в общем-то, счастливо до самой смерти Семена, такой уж он был человек. Году в тридцать пятом послали его учиться в Америку, вернулся он оттуда такой шикарный, в серой шляпе, в длинном макинтоше, с кожаными чемоданами. И Катя наша расцвела, меняла шелковые платья, меха, туфельки. Они любили друг друга, что правда, то правда, и я забылась, грелась возле их счастья, нянчила их детей. Вот тут и началось самое страшное, подлое, несправедливое. Дети росли, и я стала лишняя. Саша давно уже отделился от нас, жил самостоятельно, а больше мотался по стройкам, комната его стояла закрытая, а вот меня обязательно надо было куда-то спровадить, хоть на улицу. Тут она и разработала свой ужасный план. Ты представляешь себе, она обвинила меня, что я соблазняю Семена, я! Конечно, я любила Семена, ухаживала за ним, как за родным, старалась во всем ему услужить, но не в том же смысле! Как мужчина он и не нравился мне, он был маленький, кругленький, курносый, смешливый. Но разве ее могли интересовать мои вкусы? Нет, ей это было все равно! Я не знаю, не могу сейчас понять, с ясной ли душой она меня тогда травила или постепенно сама поверила в свою гнусную выдумку. Может, и поверила, у нее всегда не все были дома, потому что была она болезненно, ненормально ревнива, но знаю точно, что я мешала ей, и она не пожалела несчастной одинокой калеки, она вышвырнула меня из моего собственного дома, и Семен не мог даже заступиться за меня, любое его слово только подливало масла в огонь, — истерика, вопли, слезы вспыхивали с новой силой. Но мне было довольно и того, что он стыдился всей этой нелепой истории и жалел меня, потому что доброе отношение людей я заслуживала не красотой, не тряпками и парфюмерными уловками, а прямотой, честностью, трудом, своей душой, своим характером, и люди вокруг всегда относились ко мне хорошо, нормально, так, как я того заслуживала. Чужие люди, со своими все оказывалось куда сложнее. Ты можешь объяснить мне — почему?

Из своей проходной комнаты я перебралась тоже в проходную, к Дусе, только теперь это была уже чужая комната, в ней жили Дусины дети, тоже двое и почти того же возраста, Вася и Танечка. Детей я полюбила и привязалась к ним. Из всех детей, которых довелось мне нянчить, эти на долгие годы стали мне ближе всех. Это были хорошие дети, ласковые, веселые, послушные и еще — необыкновенно дружные между собой. Вася был на четыре года старше, но он обожал сестренку, а Танечка обожала его. Они всегда были вместе, на это сладко было смотреть. Мне казалось, что эта их необыкновенная привязанность шла от их отца, который просто был помешан на детях. Он поздно женился и поздно завел детей, он обожал их, дрожал над ними, закармливал, смертельно боялся сквозняков и потому безбожно их кутал. Все было хорошо в этой семье, одно было плохо: я не нужна была и им, комнаты были тесные, жили они скудно, все лучшее отдавая детям. И Дуся сказала мне сразу: «Симочка, только на время, ты видишь, как нам тяжело, и домой придешь — негде шевельнуться. А нам еще надо покупать пианино для Танечки, у нее прекрасный слух, а его даже поставить негде, вот только твоя раскладушка. Так что не обижайся, ищи общежитие». Я не обижалась, искала, на что мне было обижаться? Как ни тяжела правда, она все-таки правда, никуда от нее не денешься, жизнь есть жизнь, я Дусю даже жалела. Муж ее был хороший, но очень суетливый, трудный человек, да и сама Дуся, работая в микробиологической лаборатории, была как-то подавлена своими излишними знаниями про микробов, оба они постоянно чего-то боялись, а бояться-то надо было совсем не простуд и бактерий, шел уже сорок первый год. Мамы с папой к тому времени уже давно не было в живых. Надя с семьей успела эвакуироваться из Ленинграда на Урал, Миша с научным институтом выехал в Среднюю Азию, он был белобилетником по зрению да и по работе имел бронь. За Мишей потянулась и Дуся с детьми, муж ее был мобилизован как железнодорожник. Словом, из всей нашей большой семьи в Москве осталась я одна — стеречь Дусину квартиру.