Алла Калинина - По образу и подобию

Вечер идет своим чередом. У Володи сегодня праздник. Наконец-то он победил меня, он лежит рядом с Валей, прижавшись к ней плечом, они о чем-то шепчутся и громко смеются. Уже совсем темно, черные пятна теней обступили лес, только половинчатая, но яркая луна освещает поляну. Кто-то вдруг вспоминает, что у нас есть с собой музыка. Батарейки в магнитофоне давно подсели, динамики охрипли, но в лесной тишине все слышно отчетливо и кажется чудом. Несколько пар, тесно прижавшись друг к другу, кружатся под луной, я уже не могу разобрать, кто с кем… Цветы давно вытоптаны, поляна пропала.

Меня кто-то дергает за рукав, это Лидочка, я совсем забыл про нее, она горячо шепчет: «Юра, эта твоя знакомая, Таня, она пошла к лодкам, я боюсь, она какая-то странная сегодня и столько выпила… Может быть, ты посмотришь за ней?»

Мы вместе торопливо спускаемся по крутой тропке к реке. Здесь еще тише, мы слышим каждый свой шаг, дыхание, плеск воды, шорох лодок, трущихся друг о друга. Таня уже в лодке, темная неясная фигура, она неловко отталкивается веслом от берега, слышно, как песок скрипит и чавкает под веслом. «Таня, подожди!» Она сутуло оглядывается, молча ждет. «Что там у вас? — слышится звонкий голос сверху. — Кто уезжает?» Я откликаюсь: «Это я, Юра, со мной две девушки. Нам пора…» Я снимаю туфли. Ах какая прохладная, какая удивительная вода, мягкий заиленный песок, какая нежность во всем! Мы забираемся в лодку, я сажусь за весла. Таня тихо всхлипывает на корме, Лидочка молчит, а я все гребу, и гребу, и гребу в ночной тишине, упрямо, бессознательно, словно во сне, отталкиваюсь от черной неподатливой воды и смотрю, как стекают с весел светящиеся под луной капли. Вот мы наконец и дома. Я ступаю босыми ногами на холодные доски причала и привязываю лодку. Девушки продрогли, молчат, мы торопливо шагаем по дорожке к корпусу, за углом приоткрытое окно, оставленное специально для нас. Сначала мы вдвоем подсаживаем Таню, она большая, грузная и не умеет лазить в окна, за Таней легко взбирается Лидочка, за ней я. Таня порывается что-то сказать, тычется мне носом в грудь, я осторожно глажу ее по волосам, бормочу что-то ласковое, потом поворачиваюсь к девчонке: «Ты молодец, Лидочка, что позвала меня, а то бы…» Она тихо смеется: «Да не зови ты меня так, дома меня зовут Лилька, а тут все Лидочка да Лидочка, по паспорту, что ли? Какое-то глупое имя». Да, это была она, моя Лилька, так мы впервые встретились с нею. Она уже тогда выделялась среди всех умением всем быть полезной.

Лилька, Лилька! Сейчас я не могу вспомнить, как она выглядела тогда, какие у нее были глаза, волосы, фигура, не очень-то я рассматривал ее, но ощущение надежности, уверенности в ней, какой-то безусловной положительности и доброты возникло с самого начала и не оставляло меня никогда. Как мы встретились потом в городе, я помню смутно, она остановила меня где-то в метро, запыхавшаяся, глаза сияют, она бежала за мной по переходу. Я смотрю на нее с удовольствием: «Это та, которая не Лидочка, а Лилька?» — «Да, это я. Хочешь, я провожу тебя?»

Она иногда звонит мне по телефону, но никогда не бывает навязчивой. Постепенно я привыкаю к ней она, словно младшая сестренка, словно верный друг, всегда под рукой. Я знаю, что она любит меня, но это не особенно меня смущает, она ведь еще такая молодая, успеется, пройдет. Но время пронеслось. Где все те Люды, Инги, Вали, Тани? А Лилька по-прежнему остается со мной, такая своя, привычная моя защитница, советчик, товарищ. Только и всего?

Целый день я вспоминаю свою молодость, спотыкаясь, бреду от одной полузабытой сцены к другой, и они оживают передо мной; иногда мне кажется: не может быть, чтобы это был я, неужели! Другое помнится так, словно было вчера. А многое-многое, наверное, исчезло полностью, изгладилось из памяти, как не бывало. И все-таки воспоминания под названием «Любовная жизнь Георгия Перфильева» выглядят довольно полно. Что поделаешь, это я.

Сима сидела на лавочке у дверей своего дома в глубокой тени деревьев, только несколько мелких солнечных пятнышек играли у нее на коленях, на бесцветной застиранной старушечьей юбке да костыль сверкал на солнце отполированной временем верхней перекладиной. Задрав подбородок кверху и щурясь, Сима во все стороны вертела маленькой седой головой, с любопытством изучая многообразную и захватывающую дворовую жизнь. Меня она заметила не сразу, а заметив, радостно заулыбалась, потянулась целоваться, закосила глазом, видят ли соседи, какой красавчик к ней приехал.