Алла Калинина - По образу и подобию

— Юра, а кто был твой отец?

— Не знаю. Я никогда его не видел.

— И не интересовался, кто он был?

— Мне это все равно. Если я ему был не нужен, то зачем он мне? Да и вообще все это старая история, не будем об этом.

Инга пожимает плечами.

С каждым днем я засиживаюсь все позже и позже, но никто этого как будто бы не замечает. Ингины родители приветливы со мной, я часто обедаю и ужинаю с ними. Николай Васильевич говорит со мной о литературе. Он историк, кандидат наук, у него прекрасная библиотека. Иногда я беру у него книги, которые он почти никому не дает. Софья Александровна тоже где-то работает, я не очень вникаю — где. Мне не нравится другое. Инга очень похожа на свою мать, и мне не хочется, чтобы она через несколько лет стала такая же — грузная, с толстыми ногами и свистящим дыханием. Это почти всерьез волнует меня, какая будет моя жена через пару десятков лет. Зато Софья Александровна прекрасно готовит. Я сам замечаю, что ем у них слишком много, с неумеренным аппетитом. Софья Александровна с улыбкой смотрит на меня.

— Вы очень вкусно готовите, — говорю я радостно, с набитым ртом. Она удивляется:

— Но ведь это обыкновенное тушеное мясо.

Вдруг до меня доходит, что мне всадили шпильку. Я делаю над собой огромное усилие, чтобы спокойно дожевать то, что у меня во рту. Инга все замечает, но ничего не говорит, глаза ее вспыхивают, она с интересом наблюдает за нами. Я не могу понять, случайность это или Софья Александровна действительно что-то имеет против меня. На всякий случай в дальнейшем я хитро избегаю застолий, а если все-таки попадаю на них, веду себя сдержанно. Вообще-то это мне нетрудно, я по природе не чревоугодник. Да и Марго воспитала меня в равнодушии к пище земной. Мы живем очень скудно, и я давно к этому привык. Да и не за этим я хожу сюда. Наши отношения с Ингой делаются все откровеннее. Поцелуи становятся уже не поцелуями, целыми длинными вечерами мы молча безумствуем на диване. Но до того, чтобы лечь в постель и предаться нашей любви, дело не доходит. Одной стороной своего существа я хорошо понимаю Ингу, через эту черту ей трудно переступить, раз уж она воспитана в строгости и чистоте. Но сомнения мучают меня: да что же это за черта, в чем ее сущность, если все равно уже мы любим друг друга, не только душой, но и фактически, черт возьми! Так чистота ли это или трезвый расчет? А может быть, они по каким-то необъяснимым, непонятным мне соображениям тоже выбрали меня и вот всей семьей, как телка, загоняют в стойло? Но зачем тогда эта проклятая черта, уложили бы нас в постель, и дело с концом! И тут до меня начинает доходить: они тоже не уверены во мне, и черта — это просто запасной выход на случай, если я вдруг передумаю. И тогда окажется, что ничего и не было, совсем ничего, со мной просто пошутили. Что же это за любовь такая, с оглядкой? Получается, что это вообще никакая не любовь, а так, ловушка, ловушка с приманкой, потому что все самое главное будет уже потом, после нашей свадьбы. И эта мысль, прежде обжигавшая, оглушавшая меня радостью, теперь становится двусмысленной, неясной. Чем дольше я верчу ее и так и этак перед своим мысленным взором, тем сомнительнее все делается. А что я могу предложить взамен их богатств? Какова будет моя роль в этой семье? Почему они выбрали меня, и кто меня выбрал? Родители ли уступают капризу любимой дочери или она легко соглашается с их выбором? Я не понимаю, любит ли она меня или это чувство ей вообще незнакомо и его заменяет холодный расчет, как проще и удобнее найти подходящего для будущей жизни послушного мальчика? Я сомневаюсь во всем. А вдруг все это и правда так? Согласен ли я на такую роль? А если не согласен, можно ли еще отступить, не поздно ли?

Я ухожу от Инги поздней ночью, растерзанный, измученный, почти больной. Внезапно меня охватывает ужас. Все слишком сложно. Я не хочу этого, я устал. Я хочу быть свободным, независимым, я хочу все решать сам. Не пойду я в эту семью, где из меня сделают раба, где кто-то будет содержать меня для Ингиного удовольствия и всю мою жизнь планировать по-своему. Почему все получилось так? В чем я ошибся? Ведь все было так хорошо, я полюбил Ингу, я ни о чем плохом не думал. Зачем они вмешиваются, зачем все портят?! А может быть… может быть, дело совсем не в них? Ведь Инга знает их лучше, она может сама остановить их. Не останавливает. Значит… А что я, в сущности, знаю о ней? Люблю ли я ее? Только тут я начинаю понимать — то, что влекло меня к Инге, не было любовью в широком смысле слова. А может быть, все не так, может быть, любовь была, начиналась. Но неясность, неискренность, свойственная этому дому, все уничтожила, сожрала, и кто-то с затаенным злорадством посмеивается теперь над нашими смятенными чувствами: да полно, кому она нужна, эта ваша любовь, разве в ней дело? Вот женитесь, тогда и разберетесь что к чему. Все в этой схеме отвратительно, все бесит меня, я не желаю быть игрушкой в чьих-то руках. Если бы наши отношения с Ингой пришли к своему естественному завершению, все уже давно было бы ясно, но так… Какой во всем этом смысл? Она просто морочит мне голову, издевается надо мной! Я не хочу жениться на ней, теперь уже ничего не вернешь, с этим надо кончать! Я принимаю решение, но не так-то просто его выполнить. Все так расплывчато, неясно. Что я скажу ей, как объясню свое неожиданное решение? Уехать, мне надо уехать. Но как, когда, куда? С трудом я дотягиваю до лета. Я скрываюсь от Инги, у меня не хватает мужества хоть как-нибудь все это ей объяснить.