Ивайло Петров - Избранное

— Доброе утро, матушка и батюшка!

У стариков от неожиданности свело челюсти, и они не проронили ни слова в ответ. Думаю, что, если бы Аница появилась в мини-юбке и с сигаретой во рту, как ходят нынешние снохи, стариков бы, как пить дать, хватил удар. Аница же, глазом не моргнув, стала хлопотать по хозяйству, она не ходила, а летала по комнате, как мотылек. Пока свекровь и свекор лежали в постели, натянув одеяло до самых подбородков, она поставила на плиту кастрюлю с водой, вытерла мокрой тряпкой пол и, схватив ведра, побежала к источнику за водой. Каждая вещь беспрекословно подчинялась ей, трудно было поверить, что она прожила в этом доме всего только сутки, а не десять лет. Когда со двора донеслось громыхание ведер, свекор и свекровь вышли из оцепенения и превратились из истуканов в живых людей. Свекровь истово перекрестилась и, глядя на икону, сказала:

— Господи, сроду не думала, что нас станет звать матерью и отцом потаскуха!

Анице же доставляло удовольствие величать их матушкой и батюшкой, она произносила эти слова с благоговейной улыбкой и таким сладеньким голоском, от которого, казалось, исходило благоухание свежего меда. Невестка понимала их с полуслова, берегла от простуды, за столом обслуживала не хуже официантки из первоклассного софийского ресторана, и все это она проделывала с обворожительной улыбкой. Даже злые татаровские псы не смогли устоять перед ее очарованием. Эти два зверя, днем и ночью сидевшие на цепи и встречавшие каждого чужого человека яростным лаем, при виде Аницы, которая в первое же утро понесла им еду, робко поджали хвосты и стали к ней ластиться. Татариха, наблюдавшая за этой сценой из окна, повернулась к иконе и перекрестилась. «Эта бесстыжая, — подумала она, — коли от нее не избавиться загодя, сживет нас со свету».

Аница и впрямь стала бесстыжей, она жила среди такого враждебного безмолвия, словно рядом были не люди, а истуканы. И тогда ей пришло в голову оживить этих истуканов или по крайней мере не позволить, чтобы они придавили ее всей тяжестью. Как женщина умная, Аница избрала средством лесть — самое надежное оружие. Татаров и Татариха вскоре разгадали тонкую тактику невестки и решили обломать ей рога, но, приняв такое решение, увидели, что они опутаны золотыми цепями лести. Чувствуя свою беспомощность, они молча исходили злобой, глядя в обворожительно улыбающееся лицо невестки.

Так прошло несколько месяцев, а затем Бенко забрали в солдаты. Он был пешка в семье, так его и проводили на службу. Сунули в руки мешок с нижним бельем, заткнули за ухо веточку дикой герани, чтоб был здоров, и зареванного посадили на телегу. Аница со стариками провожала мужа до станции. С трудом пересилив себя, она тоже ударилась в слезы и зарыдала так натурально, что растрогала всех, кто был на перроне. А когда пробил час разлуки и Аница, ломая руки, закричала: «Бенко, родной, на кого же ты меня покидаешь, сиротиночку? Ох, не дождаться мне тебя живехонькой!» — все провожающие захлюпали, а молодые солдатки устыдились того, что они не сокрушаются так горько, как эта пригожая молодка. Татаров же и Татариха чуть не лопнули от зависти и досады, что сноха при всем честном народе заткнула их за пояс, и все увидели, как она убивается, расставаясь с их сыном. Аница провела свою роль настолько блистательно, что им ничего не оставалось, как помалкивать.

В поезде Бенко всю ночь плакал, в то время как его дружки пили ракию и пели песни, плакал он и в казарме — и наяву, и во сне. С вечера случалось, он засыпал, и тогда ему всю ночь снилась Аница, ее теплые бедра, а днем маршировал по плацу, командуя сам себе: «Кругом! Шагом марш!», и то и дело сбивался, путая левую ногу с правой, за что унтера безжалостно били его чуть не каждый день. А в довершение всего любители покуражиться донимали его правдоподобными историями об изменах солдаток, и, чтобы не слушать их россказней, Бенко натягивал на голову одеяло. Но во мраке, на фоне одеяла возникал образ дяди Мартина — такой, каким он запомнился Бенко с той майской ночи, когда тот вручил ему Аницу. Ночь благоухала майской рожью и любовью, дядя Мартин, несший Аницу на руках, был невозмутимо спокоен, и эта его вероломная невозмутимость на всю жизнь выбила Бенко из колеи. Его маленькое чистое сердце изнемогало от ревности и боязни обнаружить эту ревность, чтобы Аница, разобидевшись, не надумала его бросить. Он озлился на дядю Мартина, возненавидел его до смерти, а возненавидев кого-нибудь, мы, как известно, готовы его убить. Лежа под одеялом, Бенко не мог этого сделать, и тогда он решил расквитаться с ненавистным соперником за городом на стрельбище. Дядя Мартин стоял в ста шагах от него, невозмутимо спокойный, без оружия и даже без шапки. Бенко прицелился ему прямо в сердце, отмеченное черным кружочком, выстрелил пять раз и, глянув в ту сторону, увидел развевающийся белый флажок. Три дня он метил в сердце противника, послал в него тридцать пуль, но ни разу не попал в цель и прослыл в роте мазилой.