Ивайло Петров - Избранное

— Кузен! Разреши мне побеседовать с этим господином тет-а-тет.

Тому не оставалось ничего другого, как согласиться в надежде, что эта вертихвостка поможет ему выкарабкаться из затруднительного положения. «Говори хоть всю ночь напролет, была бы охота… Только убирайтесь с глаз долой!» — подумал он, а вслух произнес:

— Говори, кто тебе мешает!

Сказал и грузно откинулся на спинку стула.

Дора пригласила дядю Мартина пройти за ней. Она ввела его в небольшую уютную комнату, усадила на широкий удобный стул и села напротив.

— Неужели вы и правда не можете отменить приговор?

— Это не приговор, а просьба…

— Ах, да все равно. Будем считать, что речь идет о долге…

— Вы очень милы, я всегда буду питать к вам самые лучшие чувства! — сказал дядя Мартин, выискивая в своем словаре полуинтеллигентного разбойника подходящие выражения. — Ваше благородство тронуло меня до глубины души, и если бы все зависело только от меня, я бы с дорогой душой отказался от этих дурацких денег.

— Я не сомневаюсь, что вы настоящий кавалер и самый благородный человек на свете. Ведь вы убавите сумму, правда? — Дора не знала, каким временем она располагает, и это вынуждало ее без всяких предисловий перейти к деловой части встречи. — Ну сделайте это ради меня! — Она протянула руку и дотронулась до колена собеседника.

— Вы меня искушаете! — произнес дядя Мартин, думая: «Так держать, кукла!»

Он смотрел на нее в упор, имея возможность разглядеть до мельчайших подробностей ее прелести, которые превзошли его ожидания. Возбуждение, вызванное близостью хорошенькой женщины, явно подливало масла в огонь. Надо сказать, что дядя Мартин несколько месяцев вел жизнь девственника (если не считать мимолетной интрижки с одной костлявой учительшей — похождения крайне обидного для человека его вкуса и темперамента), а Дора (употребим невысказанное вслух определение дяди Мартина) была женщина хоть куда. Впоследствии дядя Мартин не раз, охваченный сладкой истомой, вспоминал ту ночь, когда он познал блаженство истинных любовных утех. Предвкушая их, он исходил из амурных историй, героинями которых были деревенские красавицы, не подозревая, что имеет дело с бывшей воспитанницей одного из бухарестских пансионов, женщиной, которая, очень рано овдовев, безвыездно жила у своей сестры и служила для провинциального общества объектом всевозможных кривотолков, среди местных тузов за ней укоренилась слава женщины страстной и несколько опасной. Более интеллигентные мужчины считали, что она страдает нервическими припадками, называя их непонятным по тем временам словом «истерия». А в сущности Дора не была истеричкой, ее состояние было вызвано томлением зрелой женской плоти, над которой довлели предрассудки «порядочного общества». Дядя Мартин на первых порах немного стеснялся, но, верный своему нраву, вскоре перешел к активным действиям.

— Ой, что вы делаете! — воскликнула Дора, когда гость заключил ее в объятия и ни за что не соглашался разжать руки.

— О, вы так прелестны! — шепнул дядя Мартин.

— Вы меня оскорбляете!

— Ваша красота парализует мою волю, я чувствую себя жалким ничтожеством, готовым пасть к вашим ногам! — произнес дядя Мартин и в самом деле упал к ногам своей дамы сердца, положив голову ей на колени. Дора, обхватив ее руками, сказала:

— Ах, я позову на помощь!

— Будьте так великодушны, милая барышня!.. — промолвил дядя Мартин и, решив, что уже сполна воздал должное высокому стилю, поднялся, весь обливаясь потом, подхватил Дору на руки и положил на кровать.

Спустя два часа она пошла к своему родственнику и сказала, что «тот тип» сбавил тысячу левов. Маврикий Николаев с женой сидели у камина, он держал на коленях «утюг».

— Действуй, как находишь нужным! — сказал Маврикий Николаев, воспрянув духом. — Передаю тебе полномочия.

Наконец-то до него дошло, с каким человеком он имеет дело. Маврикий Николаев освободил слуг, что мерзли на дворе, поднятые по тревоге. Дора принесла дяде Мартину угощение и сказала, что он не должен стесняться. «Чувствуйте себя как дома!» — добавила она. Гость, которому осточертела скитальческая жизнь, и не думал стесняться, он и впрямь чувствовал себя как дома, а может, и того лучше. В ту ночь, которая показалась обоим такой короткой, бывшая воспитанница бухарестского пансиона отдалась дяде Мартину со всей своей вдовьей страстью, дав ему понять, что до сих пор он был всего-навсего задиристым деревенским петушком. В ее объятиях, как некогда Нерон в объятиях Поппеи, он впервые узнал, что такое пылкая, поистине титаническая страсть, и этот урок стоил ему еще пятисот левов. Дядя Мартин отказался бы и от остальной суммы, но это бы подорвало авторитет возглавляемой им «тайной организации».