Е. Бирман - Рассказы

Следующим утром Мафусаил проснулся со слегка заложенным носом, отчего он частично дышал через рот. Это вызывало иногда тихие мелодичные звуки, похожие на падение капель воды с небольшой высоты. Он пролежал несколько минут, дожидаясь повторения звуков и пытаясь определить их источник. Одновременно он медленно возвращался к бодрствованию, сознание его, протягивая нить за нитью, налаживало связи с окружающими предметами, светом из окна, томом «Лолиты», тремя поблескивающими маникюрными ножницами, зачем-то скопившимися на прикроватной тумбе. Память размяла мускулы, оперлась на накопленный за семьсот лет жизни опыт, и в какой-то момент созрело и вылупилось решение — источником звука могут быть либо лопающиеся пузырьки слюны во рту, либо возникающие в носу мизерные мембраны. И то, и другое он счел неприличным, сильно потянул воздух через нос и закрыл рот. Через пару секунд он ощутил руку, легшую на его плечо. Эта рука могла принадлежать либо Шарлотте, либо Господу Богу. Мафусаил с дрогнувшим сердцем поставил на Шарлотту и не проиграл.

— Доброе утро, Мафусаил! — сказала Шарлотта, и Мафусаил удовлетворенно отметил, что на нем заменой ночной пижаме — легкий и элегантный спортивный костюм, самый дорогой из всех тех, что лежали на полках спортивного магазина в ближайшем «каньоне». Он твердо сказал вчера, что ни за что не покажется ей обнаженным.

Он не торопился с ответом на ее утреннее приветствие, он хотел быть прежде всего уверенным, что в общении с Шарлоттой (он тогда еще не называл ее Шарлоттой Первой) найдет нежные слова, которые все же не повторят слов, сказанных им когда либо Шарлотте Единственной.

В семьсот восемь лет, заболев гриппом, Мафусаил решил, что он умирает. Главнейшей заботой его умирания стало сформировать и закрепить в памяти Шарлотты Первой теплое воспоминание о себе. Он часто гладил ее руки, ласково заглядывал ей в глаза и старался казаться умиротворенным. Иногда в его глазах читалось подлинное ощущение счастья, смущавшее и озадачивавшее Шарлотту Первую. Мафусаил объяснился. Это касалось второй по важности задачи: ни за что не впасть в мистику перед смертью. Но тут он проговорился: веру, что «там» (он не стал уточнять, где) воссоединится с Шарлоттой Единственной, он не считает мистикой, это не мистика — это вожделенный самообман. «Однажды нимфетка — всю жизнь нимфетка, — говорил он Шарлотте Единственной во времена ее жизни, — она беломраморная статуя в теплом тумане фонтанных брызг посреди вспыхнувшего жарким огнем зеленого парка». Таков был в воспоминаниях Мафусаила образ его любви к Шарлотте Единственной. «Гумберт-Лгунишка!» — сквозь жар, которым порой пылал его лоб, улыбался он.

Когда Мафусаил выздоровел, Шарлотта Первая оставила его, забрав с собой в новую (стремительно катящуюся к всемирному потопу) жизнь маленького Ламеха.

Шарлотта Вторая промелькнула в жизни Мафусаила коротким досадным эпизодом. Она была сестрой двух младших братьев, старший из которых потихоньку от супруги спрашивал ее совета, стоит ли заводить еще одного ребенка и к какому врачу обратиться жене, у которой обнаружилась эрозия шейки матки. Жена его просто взвилась, обнаружив, по ее словам, «любезную сестренку мужа у себя в многослойной части эпителия, дотягиваться до которой она и мужу не позволяет».

Младший брат, напротив, с детства был хулиганист и беспечен, он вечно оказывался без денег, и его нужно было постоянно выручать из сомнительных сделок, из-за чего Шарлотте пришлось знакомиться не только с врачами, но и с адвокатами. Она недолюбливала его жену, смуглую особу с лицом вяленой рыбы и, по словам Шарлотты, — «с рыбьей душонкой», ценя, впрочем, и считая ее занятость собой залогом прочности семьи брата и небезосновательно полагая, что вряд ли какая-нибудь другая женщина станет терпеть бурный, полный вольностей, стиль жизни ее братца.

У Шарлотты вызывала ужас привычка Мафусаила приводить в порядок ногти с помощью маникюрных ножниц с острыми концами. Когда он категорически отказался пользоваться известным каждому ребенку совершенно безопасным приспособлением с заостренными дугами, она подарила ему специальные маникюрные ножницы с утолщениями на конце, похожими на губы спящего сома. Мафусаил пошевелил ими и отложил экзотический инструмент. «Подождем Паркинсона», — объяснился он тогда еще вполне терпимо. Хозяйственно-заботливое отношение Шарлотты к нему само по себе представлялось ему вполне безобидным, но абсолютное, как ему казалось, неверие в его генетическую миссию и вообще — скептическое восприятие его, Мафусаила, как «хомо-креативус» (собственный термин Мафусаила) глубоко оскорбляло его, все больше заставляя раздражаться и надолго прекращать посещения Шарлоттиной трехкомнатной квартирки в обтрепанном четырехэтажном доме в Тель-Авиве, где большинство квартир сдавалось внаем еще неженатым молодым парам или холостякам-охотникам. Тогда между ними в периоды размолвок, становившихся все более частыми, завязывалась бурная переписка, в которой разгневанный Мафусаил объяснял Шарлотте Второй, что в физике полупроводников имеется понятие запрещенной энергетической зоны электронов и что он, подобно этим электронам не существует в том месте, которое определила для него она, Шарлотта Вторая. «Вы, сударыня, — раздраженный Мафусаил всегда становился высокопарным, — возможно, надеялись найти во мне некое приложение с ушами-лопухами и глазами-тарелками, чтобы в них находить лакомства своих приукрашенных отражений. Вместо этого в наличии имеется самодовольный и довольно упрямый осел, которому самому подавай уши-лопухи и глаза-тарелки». Совсем разошедшись, он написал ей, что, по-видимому, нужен ей в качестве чего-то вроде гигиенического тампона, от которого ни холодно, ни жарко, но который является полезной вещью в дамском хозяйстве. «Откуда ты знаешь, какие ощущения вызывает у женщины гигиенический тампон?» — спрашивала Шарлотта Вторая. «Не знаю, — соглашался Мафусаил, — но я представляю гигиенический тампон чувственным аналогом презерватива». «У тебя все — аналогии, — писала в ответ Шарлотта Вторая, — Мафусаил, смирись с тем, что ты ничего не понимаешь в женщинах». Это замечание его просто взбесило, и он совсем позабыл о вежливости: снова назвав ее сударыней, он заявил, что Господь Бог, видимо, создал ее такой, какая она есть с одной единственной целью — вызывать раздражение у остальных пяти или семи (сколько их там уже набралось?) миллиардов человеческих особей, населяющих планету Земля.