Хербьёрг Вассму - Седьмая встреча

Мать встала, подошла к проповеднику и поблагодарила его, пожав обеими руками его руку. Широкая белозубая улыбка отца Руфи как будто проглотила ее. Склонившись над ней, он сказал: «Бог милостив, тебе дарована благодать». Голос был звучный и низкий. Он взял мать за подбородок и поднял ее лицо. Она была страшно бледна, глаза широко открыты.

И вдруг все стало неправильным. Это было похоже на безумие. У Руфи не может быть такого отца! Вернее, так: Руфь может иметь любого отца, какого хочет, дело не в этом. Но его, Горма, мать не должна быть здесь. Этому следовало положить конец. Увести ее. Горм понял это, лишь когда вышел на улицу и перевел дух.

Он стоял на улице и думал о Руфи. Мысли его были сбивчивы. Но он видел ее перед собой. Совершенно отчетливо. Ему показалось, что внутри у него бездонная пустота, и поэтому он не мог заставить себя снова войти внутрь.

Мать вышла из молельного дома доброй и умиротворенной.

— Какой божественный вечер! Спасибо, что ты пошел со мной, — сказала она.

Горм промолчал. В саду качалась рябина. Дул сильный ветер.

— Хвала Господу, Который посылает нам таких людей, как Дагфинн Нессет. С ними легче нести свое одиночество. Милый Горм, жизнь все-таки имеет смысл. Надо только отказаться от мамоны [9] Мамона — богатство, пожитки, земные сокровища (прим. верст.). и гордыни. И предать себя в руки Господа. Я должна поделиться этим с тобой. Ближе тебя у меня никого нет. Ты меня понимаешь, Горм?

— Да, мама.

— Я знаю, что прошу слишком многого, но, пожалуйста, не говори об этом отцу. Я не прошу, чтобы ты солгал, если он спросит тебя, дело не в этом.

Горм молчал.

— Мне нужно было объяснить ему, почему ты не хочешь конфирмоваться, он так на этом настаивал. Ты помнишь? Его беспокоило, что скажет бабушка. Отец не все понимает. У него столько забот. Давай оставим это между нами, ладно?

— Хорошо, я ничего не скажу, если он меня не спросит, — сказал Горм, удивляясь, что мать не замечает собственной лжи.

Не надо было ему заботиться о матери. Надо было остаться внутри, пока Руфь не освободится и не сможет поговорить с ним. В следующий раз, когда он встретит ее, он предложит ей пойти куда-нибудь, где им не будут мешать. Тогда они смогут поговорить о разных вещах. Или он предложит ей сходить в кино. А она посмотрит на него своими черными серьезными глазами и скажет, что это было бы замечательно. Так он и сделает.

— Я тут кое-что скопила, и, думаю, сейчас, пока я еще жива, самое время сказать вам, как мне по душе распорядиться этими деньгами.

Они сидели в доме у бабушки и делили яйца чаек, которые насобирали за выходные. Из мужчин присутствовал только дядя Арон. Но женщины и дети внимательно слушали бабушку. Руфь знала, что бабушка собирается им объявить. Она смотрела на крапчатые яйца и избегала встречаться глазами с родными.

— Нашей Руфи стукнуло шестнадцать, и я считаю, что ей следует учиться дальше, пусть закончит реальную школу. Не думайте, что я люблю Руфь больше, чем всех вас, но девочка не способна ни к чему, кроме чтения книг. И еще, конечно, рисования. Я долго думала, кому из нашего рода следует учиться дальше, и не нашла никого, кто был бы неспособен заняться каким-нибудь другим делом. Никого, кроме Руфи.

Все дети уставились на Руфь. Мать ложкой опустила яйцо и кипящую воду. Тетя Рутта медленно сняла передник и повесила над плитой сушиться.

По всей комнате в ведерках и мисках лежали зеленоватые яйца. В этом году сбор удался на славу. Яйца разделили по количеству ртов в каждом хозяйстве. Тетя Рутта и дядя Арон всегда получали больше, и, тем не менее, не каждый год яиц было столько, чтобы каждому из детей досталось по яйцу. Бабушка жила одна, но ей всегда выделяли не меньше пяти яиц. Таков был закон. А значит, дети, не получившие яйца дома, получали его у бабушки.

Дядя Арон курил у окна. Щеки у него провалились. Он громко сосал трубку.

— Хорошая мысль, мама. У Руфи есть способности, я видел ее тетради, — сказал дядя Арон. Он единственный, кроме бабушки, интересовался школьными успехами Руфи.

Мать опустила в кастрюлю второе яйцо. Добычу следовало попробовать незамедлительно. Так они поступали всегда. Комната заполнилась паром. Окна стали матовыми, и капли прокладывали дорожки по гладкой поверхности стекла.

— Йорген останется один, если Руфь уедет, — послышался у плиты голос матери.

Руфь почувствовала вялость во всем теле. Про ненависть она только читала, но тут же решила, что если она что-нибудь и ненавидит, то это голос матери, произнесший слова: «Йорген останется один, если Руфь уедет».