Хербьёрг Вассму - Седьмая встреча

Поднимаясь по лестнице, она опиралась о перила и думала, что вода в чайнике, наверное, уже выкипела. На кухне ее встретил пар. Она выключила плитку, сняла чайник с конфорки, сбросила сапоги и рухнула на стул.

Бедный Уве! Она ведь давно все знала. Почему же тогда она так возмутилась? Или это было не возмущение? А знобящее чувство свободы?

Руфь смутно помнила свои огорчения. Бессонницу, грусть, равнодушие к Уве или отвращение к нему. Но их симптомы давно исчезли, остались одни тени. Теперь ею владело единственное желание: скорее бы все было кончено. Этот нарыв следовало поскорее вскрыть.

Желание всегда проявлять сдержанность мешало Руфи раньше понять, что ей надо спасать себя. И не то, что случилось в нижней квартире, заставило ее очнуться. Оно только сделало все очевидным. Встреча с Гормом — вот что открыло ей глаза.

В самолете Руфь придумывала оправдания, почему она вернулась на день позже.

«Столько всего, я просто задохнулась. Мне нужно было время, чтобы прийти в себя. Хотелось посетить Осеннюю выставку, Национальную галерею. Нравится тебе или нет, но это так», — собиралась она сказать Уве.

И даже написала это на полях документов, полученных ею на конференции, как если бы это были ее соображения о позиции Союза норвежских учителей в отношении повышения заработной платы школьным учителям.

И, словно она писала картину, у нее возник образ, который еще не попал на холст. Что-то постороннее, закованное в белые нейлоновые кружева перед алтарем. Это она. Руфь помнила жесткую ткань подвенечного платья, его швы, раздражавшие кожу. Она ощущала их до сих пор.

Но как она допустила это? Ведь она знала, что это ошибка.

Раньше мысли об Академии Художеств были только опасными мечтами. Теперь они стали реальностью. Руфь позвонила и поговорила с теплым женским голосом, который четко и ясно ответил на все ее вопросы.

Она узнала, какие работы нужно представить вместе с заявлением о приеме. Если она пройдет предварительный отбор, ей придется держать еще и вступительный экзамен. Главное, не опоздать с подачей заявления. Впрочем, времени у нее достаточно, потому что в этом году прием уже закончен. Если ее примут, она, безусловно, получит стипендию.

Дама спросила адрес Руфи, чтобы прислать ей анкеты и необходимую информацию.

Руфь никогда раньше не замечала, что у телефонной трубки такая совершенная форма. Круглая, черная. Удобная для руки. Удобная для уха.

— Если вы хотите представить свои работы, будет лучше, если вы сами их привезете. Упаковка и пересылка стоят дорого и не слишком надежны. Если у вас будет возможность приехать в Осло, мы примем ваши работы в любое время. В Доме Художника достаточно места. Оставьте их у дежурного. За лестницей и вниз в подвал, — сказала дама.

— Хорошо! — радостно откликнулась Руфь, мысленно благословляя Союз норвежских учителей, который, безусловно, поможет ей переправить свои работы дежурному в Доме Художника.

Ее охватило опьянение. Похожее на опьянение от вина, но при том, что голова оставалась ясной.

Она позвонила в правление Осенней выставки и тоже узнала все, что хотела, хотя на этот раз отвечавший ей голос звучал более скептически, чем у дамы в Академии Художеств.

Однажды апрельским воскресным днем Руфь смотрела на улицу из окна гостиной. Она была одна. Солнце стояло над крышей соседнего дома. Хрупкие пастельные тона стекали с кромок облаков. Но небо вокруг них было темное и тревожное. Как и много раз раньше, красота таила насмешку. Объяснить этого Руфь не могла.

Она побывала в Осло на конференции. А теперь ее картины были переданы дежурному в Доме Художника. Страх перед судом мэтров вызывал в ней удушье, поэтому она старалась не думать о нем.

Ее взгляд вернулся в комнату. К графину с уксусом, забытому на подоконнике. В круглой стеклянной пробке графина отражался пейзаж за окном. Миниатюрная картина в тех же тонах и со всеми подробностями. Только перевернутая.

Там за окном мир уже стал картиной, насмешливой и вызывающей. Он таил в себе способность изменяться и уничтожаться. И мог превратить самое Руфь в ее миниатюрный портрет, отраженный в стеклянной пробке.

Руфь унесла графин с уксусом на кухню и поставила его на стол, в тень. Без солнечных бликов графин выглядел пустым и матовым. Она приготовила краски и кисти, чтобы закончить начатую картину, но ее отвлекало воспоминание о перевернутой картине в стеклянной пробке.

В четыре часа она решила заварить себе чаю, и ею овладело искушение снова поставить графин на подоконник. Он отразил перевернутую вверх ногами террасу соседей. Занесенный снегом ящик для цветов с погибшими растениями и другие предметы.