Хербьёрг Вассму - Наследство Карны

Ребенка приняли как бесценное сокровище. А плетеная коляска с откидным верхом! Никто и не мечтал когда-нибудь увидеть такое чудо! Все гладили розовое атласное одеяльце, поднимали и опускали верх коляски, качали и катали ее.

Маленькому Исааку пришлось уступить свои позиции. До сих пор он безраздельно владел коленями толстой Олине и других женщин. Теперь ему пришлось довольствоваться твердыми мужскими коленями и сидеть в клубах дыма, поднимавшегося из их трубок.

А Карна переходила из рук в руки. Под восхищенными взглядами ее взвесили на кухонных весах, измерили и записали цифры в тетрадь.

Женщины качали головами, не понимая, почему Вениамин, отец и доктор, не сделал этого раньше. Тогда бы они знали, достаточно ли было девочке того питания, какое она получала во время этого долгого путешествия. Не было ли у нее поноса? Или кашля? Может, сыпь? Или желтуха? Или что-нибудь более серьезное?

Узнав, что Вениамин даже не окрестил ребенка перед тем, как пуститься с ним в путешествие, Олине зарыдала.

Потом велела Вениамину принести Динину Библию и фарфоровое блюдо из залы, а Андерсу — сменить рабочую куртку на свежую рубашку. Олине решила устроить домашние крестины, дабы уберечь девочку от случайных опасностей.

Однако она не была уверена, что этого достаточно и что не последует возмездие Небес. Вениамин был вынужден обещать, что девочку окрестят еще и в церкви. И крестной матерью будет Ханна.

Через год после возвращения Вениамина в Рейнснес случился небывалый улов сельди. Андерс называл Карну «своим селедочным счастьем» и думал, что сельдь уже не уйдет. Во всяком случае, продержится еще года два, и он успеет вернуть долг бергенским купцам.

Однако удача изменила уже на другой год. В 1875 году море, как говорили, было черным. Большая сельдь ушла. Три невода для сельди висели без дела большую часть года, и Андерс до сих пор за них так и не расплатился. О том, чтобы их продать, нечего было и думать. Кто купит невод для сельди, если сельди нет и в помине?

В это время в их местах появился молодой человек из дальнего рыбацкого поселка в Сенье. Его звали Вилфред Олаисен, он хорошо танцевал. Даже дочери известных трезвенников не отказывались танцевать с ним.

Целый год Олаисен работал пароходным экспедитором в Страндстедете. А потом начал понемногу скупать скалистые берега — хотел заняться вялением рыбы.

Олаисен был слишком молод и красив, чтобы люди могли поверить, будто он способен не только встречать и провожать пароходы. Грести он еще может, считали мужчины, но грузить тяжести — едва ли: он слишком нарядно одевался по будням. Некоторое время они посмеивались над этим молокососом. Ишь чего захотел — приехать в Страндстедет с какой-то продуваемой ветром шхеры на западе и пустить тут корни.

Но свои скалы они отдавали ему за гроши. И с подозрением судачили о том, откуда у него столько денег.

Однажды Олаисен явился к Андерсу, надеясь купить у него часть скалистого берега. Он готов приобрести заодно и неводы для сельди, за сходную цену, конечно, если только Андерс готов с ними расстаться. Так что, продаст он ему скалы?

Андерс, который уже давно устал от неудач и почти потерял зрение, обрадовался. Ведь он так и не использовал принадлежавшие ему скалы возле Страндстедета.

Вилфред Олаисен получил и скалы, и неводы за сумму, которая устраивала их обоих.

Вениамин слышал об этой сделке. Но он привык не сомневаться, что Андерс всегда поступает правильно.

Он и сам не брал денег за пилюли, бинты и йод, хотя Андерс считал, что у всякой доброты должен быть предел, иначе все перевернется вверх дном.

Андерс никогда не жалел, что Вениамин не унаследовал Дининой деловой хватки. Он вообще старался не произносить ее имени.

Когда же избежать этого было нельзя, он говорил: «Да-да, спасибо, все хорошо! Она писала, что летом, может быть, приедет домой».

Одно лето сменялось другим. И теперь уже давно никто не спрашивал у него о Дине.

Старый ленсман, как его теперь называли люди, безвыездно сидел у себя в Фагернессете и чистил ружья. О нем почти не было слышно. Особенно с тех пор, как он совсем оглох.

Ленсман не стал ни злым, ни угрюмым, но разговаривать с ним было трудно. Впрочем, Вениамин считал, что так было всегда. Он помнил, как всех донимали громовые раскаты его голоса, когда в Рейнснесе праздновали Рождество или собирались по каким-нибудь другим торжественным поводам.

Ленсман и Дагни приехали в Рейнснес взглянуть на новоиспеченного доктора и маленькую Карну. Вениамина поразило, что ленсман говорит еще громче и привычки у него еще грубее, чем Вениамину казалось в детстве.