Владимир Файнберг - Навстречу Нике

— На одной – составленный ещё в юности список произведений, которые он хотел написать. Почти всё, именно в той последовательности, как задумано, было им выполнено. На другой бумажке подсчёты долгов за квартиру, за дрова, за провизию. Всю жизнь он очень бедствовал, болел туберкулёзом… Умер молодым.

— А как же богатый друг Гёте?! Неужели он не мог купить ему дров?

— У нас так не принято, – сухо ответила эта русскоговорящая немка.

Показалось, что я схожу с ума.

Вечером в номере лейпцигского отеля обречённо вынул из сумки тетрадь с перечёркнутыми планами книги. Заодно и молитвенник. Долго пытался хоть как–то упорядочить хаос тем, событий и путешествий. Почувствовал себя совсем бессильным перед этим хаосом.

Вспомнил, что за всё время путешествия ни разу не молился.

Синяя книжечка раскрылась на странице, где помещена молитва «Перед началом всякого дела». Наизусть я её не знал. Прочёл сначала про себя, с трудом продираясь к смыслу сквозь церковно–славянскую терминологию, а потом вслух.

«Господи Иисусе Христе, Сыне Единородный Безначального Твоего Отца, Ты рекл пречистыми устами Твоими: яко без Мене не можете творити ничегоже, Господи мой, Господи, верою объемь в душе моей и сердце: помози ми грешному сие дело, мною начинаемо, о Тебе Самом совершити, во имя Отца и Сына и Святаго Духа. Аминь.»

Утром проснулся с головной болью. Не хотелось тащиться со всеми на знаменитую лейпцигскую ярмарку. Кроме того, не давала покоя история взаимоотношений Гёте и Шиллера. Я решил, что экскурсоводша была некомпетентна. Вздумал сам снова посетить квартиру Шиллера, разобраться.

С утра пораньше, не позавтракав, с трудом отпросился у руководителя группы и отправился поездом в Веймар, благо ехать было недалеко, час или чуть больше.

Поездка оказалась напрасной. В тот день все музеи были закрыты то ли по случаю какого–то праздника, то ли потому что на маленькой центральной площади тоже была ярмарка, где торговали цветами, длинными связками лука, жарили на вертелах поросят. Пахло дымом, палёной шкурой.

Долго бродил я по старинным улочкам, пока по одной из них неожиданно не вышел на ту же площадь.

Ярмарка кончилась. Бородатый дворник в комбинезоне складывал и уносил куда–то в подворотню опустевшие лотки, подметал мостовую.

Ноги мои гудели от усталости. Сел на скамейку под деревом, подумал о том, что давно пора где–нибудь перекусить, только вынул из кармана пачку «Явы», как рядом опустился, переводя дыхание, дворник, окончивший приборку площади. Тоже вытащил из кармана сигареты.

Напрягая память, коверкая немецкие слова, я предложил ему попробовать свои, московские.

— Данке, – поблагодарил он, закурил.

Кое–как завязался разговор. Он понял, что я турист из Советского Союза. Очень удивился, когда узнал, с какой целью я оказался в Веймаре.

— Да! Да! Это так есть, – с трудом понимал я немецкую речь. – Экскурсовод не совершила ошибки. Кто вы есть? Какова ваша профессия? Какова ваша национальность? Еврей? Юде?

Несколько похолодев, ответил, что я писатель. Еврей.

Дворник почему–то обрадовался, сказал, что одновременно является студентом философского факультета. Предложил пойти к нему домой пообедать. Встал и, обратясь к стоящему напротив старинному четырёхэтажному дому, завопил:

— Луиза! Лизхен!

На третьем этаже с грохотом растворилось окно. В нём показалась молодая женщина с бигуди в волосах.

Сколько я мог понять, дворник предупреждал её, что сейчас поднимется с этим иностранцем кушать. Спрашивал, готов ли обед.

Та в панике замахала руками. По–моему, стала ругать его на чём свет стоит. Дворник решительно взял меня под руку и повёл налево к ещё болеё старинному зданию, на фронтоне которого была укреплена мемориальная доска, а над входом – вывеска ресторана.

— Что за дом? – спросил я на немецком, размышляя, впрочем, о скудном количестве денег в моём бумажнике.

Но спутник указал мне на другой дом поодаль.

— Там отель. Там останавливался Адольф Гитлер… А это – дом знаменитого художника Лукаса Кранаха–старшего. Внизу, в подвале, ресторан. Там сейчас перерыв. Но мне откроют и нам дадут миттагэссен.

К удивлению своему, чем больше мы общались, тем лучше я его понимал!

— Миттагэссен – обедать! – с энтузиазмом подхватил я.

На его звонок нам открыли. Мы спустились по лесенке в пустой ресторанный зал, уселись на высокие вертящиеся стулья у полукруглой стойки бара. В стороне, возле стены сидели, судача между собой, семь или восемь отдыхающих официанток в красных передниках.