Владимир Файнберг - Воспоминания об о. Александре Мене

Дорогой отец Александр,

Александр Владимирович,

Саша!

Того, что случилось 9 сентября 1990 года, не вмещает моя душа. Никакие доводы рассудка, даже могила в углу церковного дворика — ничто не может заставить привыкнуть к тому, что вас больше нет. И никогда не будет с нами.

Не подойду на исповеди к вам, не услышу радостный, приглушённый голос:

— Дорогой мой, как я рад, что приехали! Вот между нами — Христос. Скажите, что мучает, что у вас на душе?

И тёплая рука не ляжет на плечи, отцовски не прижмёт к себе.

...Не раздастся в дверь весёлый тройной звонок, не войдёте в квартиру, шумный, большой. Не обнимемся, не расцелуемся. Будни не превратятся в праздники.

Разум твердит — ничего этого не будет. Весь опыт человечества свидетельствует о том же.

Но не смиряется душа. Не могу думать, говорить, писать — «был».

Вы для меня есть. Живой. Каждый час, каждую минуту. На все времена.

Случившееся застало в разгар работы над новым романом, о замысле которого я вам успел рассказать, успел прочесть первые черновые страницы. Как всегда, вы торопили: «Пишите скорей, пока есть время и силы, пока есть надежда опубликовать, кто знает, что впереди...»

Я работал чуть ли не сутками, напряжённо. Всё время видел перед собой ваши лучистые глаза. Эта работа стала спасательным плотом в море отчаяния, когда я узнал о трагедии.

И вот роман закончен. Нет теперь этого плота... Знающие о том, что вы одарили меня своей дружбой, звонят, приходят, просят: напишите воспоминания об отце Александре Мене.

Но как писать воспоминания о том, кто для тебя жив? Это означало бы признать факт вашей гибели.

Отец Александр, Александр Владимирович, Саша! Неделя идёт за неделей, месяц за месяцем, и я все чаще ловлю себя на том, что снова и снова с горькой усладой проживаю то время, когда...

...Падает снег.

Декабрь 1977 года. Сумрачное, студёное утро. Мороз. Я хожу взад-вперёд у ограды церковного храма в Новой Деревне. Калитка заперта. Церковь закрыта, службы сегодня нет. В домике при храме не светится ни одно окошко.

Мне назначено на восемь. Уже скоро девять, а священник все не идёт. Может, забыл, что сам передал через Олю, чтобы я приехал именно сегодня, именно к восьми утра?

Зачем же в таком случае я здесь замерзаю? Говорят, он молод, этот Александр Мень. Говорят, встречаться с ним небезопасно...

Но куда деваться, если ни у людей, которых я знаю, ни в книгах, которые мне доступны, я не могу найти ответы на мучающие уже несколько лет вопросы? Недавно, будучи в одном доме, знакомлюсь со студенткой первого курса факультета психологии МГУ. Зовут её Оля. Она верующая. Рассказывает, что её батюшка — замечательный человек, кладезь знаний.

Я далёк от религии. Батюшка так батюшка, я как голодный, жаждущий хлеба познаний. Обстоятельства таковы, что прежнее моё мировоззрение рухнуло, новое не складывается. Никогда не думал, что это может быть так мучительно. Прошу Олю поговорить со священником, может, у него найдётся время встретиться.

И вот эта встреча назначена. А его всё нет и нет.

Оля говорила, что Александр Мень красивый, величественный.

Каков бы он ни был, он необязателен. Я уже окоченел. Жду полтора часа. Почему же я не ухожу? Давно пора автобусом на станцию и в электричку, уже возвратился бы в Москву, домой.

...Падает снег. И вдруг за его пеленой возникает прохожий. Одет не по погоде. Шляпа. Пальто. Бежит. Ко мне.

Батюшка, в тот момент вы не показались ни красивым, ни тем более величественным. Я увидел перед собой тоже замёрзшего, как цуцик, человека.

— Извините, ради Бога! Что-то случилось на линии. Не было тока. Час просидел в электричке. Я ведь из Семхоза, из-под Загорска.

Открывается калитка, поднимаемся на крыльцо домика, отпирается одна дверь, другая.

— Садитесь. Согревайтесь. Я сейчас.

Тесный кабинетик. Тепло. Полки, втугую уставленные книгами. Иконы. Письменный стол, два кресла. Оставшись один, озираюсь, привыкаю. Появляетесь вы, в чёрной рясе, с большим серебряным крестом на груди. И только теперь вижу — красивый, величественный. В руках две большие чашки с крепким дымящимся чаем.

Сидим друг против друга. Ваши внимательные, весёлые глаза излучают открытость.

И все же трудно, очень трудно начать говорить. Я боюсь, что все мои вопросы будут вам непонятны, странны.