Владимир Файнберг - Навстречу Нике

Идёт в настоящем наша с тобой жизнь. Одновременно протекает передо мной прошлое… Когда будешь читать книгу, и это настоящее станет прошлым… Приближающееся топанье босых ножек на рассвете – лучшая музыка, какую слышал. Как её зафиксировать, оставить в вечности?

Совсем иною «музыкой» встретил Минск, где мне предстояло вместе с моим сорежиссёром снимать диплом – полнометражный художественный фильм по отвратному сценарию, состряпанному неким московским писакой.

Действие должно было происходить в 1937 году. Том самом, когда Сталин и его подручные подписывали длинные перечни обречённых на казнь сотен тысяч людей, когда миллионы «классово чуждых» этапировали поездами и пароходами в концлагеря… И в том же году Советский Союз помогал испанским республиканцам в войне против фашистского генерала Франко.

А теперь послушай, в какое положение я попал.

Главным действующим лицом сценария был мальчик, к которому приезжал прощаться перед отлётом в Испанию его дядя – военный лётчик. Мальчик жил со своей мамой рядом с соседом, грязным, опустившимся стариком, разводившим для продажи аквариумных рыбок, тайно хранящим у себя икону, а также изданные до революции религиозные книги. Короче говоря, «классово чуждый», гадкий старик.

Я, как многие представители моего поколения, романтически относился к той испанской войне. Ведь это была первая битва, когда против фашизма объединились лучшие, самые отважные люди многих стран, интернационалисты. Великий художник Пикассо, писатель Хемингуэй тоже были на стороне республиканцев.

Я выбил право на стадии режиссёрского сценария переписать эту историю. Но что было делать со стариком? Ни художественный совет минской студии, ни автор убрать этот, между прочим, совершенно не нужный для сюжета, персонаж ни за что не разрешали.

Помню, в отчаянии вышел я осенним утром из гостиницы «Минск», где меня поселили, пошёл по улицам. Город, в котором мне предстояло много месяцев жить и работать, тоже мог привести в отчаяние. Серый, непомерной длины главный проспект с плотными рядами одинаковых зданий, обязательный серый обелиск у вечного огня на главной площади. Я свернул в сторону.

И услышал грохот. Это была адская какофония – вой моторов, скрежет железа, звон раскалывающихся глыб.

Вдалеке, возле верёвок ограждающих какое–то пустынное место, стояли люди. Подойдя ближе, я увидел, что они плачут.

В дыму натужно ревущих двигателей шли бульдозеры. За ними показались рабочие с ломами. Они раскалывали сдвинутые с мест чёрные надгробные плиты с шестиконечными звездами, надписями на еврейском языке. Кое–где среди вывернутых комьев земли белели черепа, человеческие кости.

Плакали уцелевшие родственники тех, кто был похоронен…

«Здесь несколько лет были фашисты, – подумал я. – Даже они не уничтожили еврейское кладбище».

Казалось, ломами бьют не по плитам и черепам, а по моей голове. Я оглянулся на плачущих людей, старых, беспомощных…

Как ты думаешь, для чего судьба привела меня в этот час в это место?

Я вспомнил, что я еврей. Кровь праотцев – Авраама, Исаака, Иакова заговорила во мне. И я тоже заплакал.

Поэтому теперь, когда слышу по утрам приближающийся топоток ножек, вспоминается минская какофония, поневоле думаю о твоём будущем – чистокровной еврейской девочки…

Сценарий в какой–то мере удалось переделать. Правда, старика, продающего на базаре аквариумных рыбок, изгнать всё–таки не дали. Впоследствии я при показе этой восьмичастёвой картины ухитрялся изымать ту её часть, где он «злодействовал». И никто ничего не замечал.

Занятый со своим сорежиссёром пробами актёров, съёмками, я перестал писать. Мало того, почувствовал упоение властью над киногруппой.

…Как–то не приехала в срок из Ленинграда актриса, начавшая сниматься у нас в роли матери героя. Съёмки остановились. Я послал за ней нашего пожилого администратора – хитрована, балагура.

Тот уехал и пропал. Вернулся только через неделю. Без актрисы. В состояния похмелья.

— Где актриса? – спросил я.

— Какая актриса? Вот её мама – это актриса!..

Я приказал выгнать его с работы.

Всю зиму шли съёмки на студии. Там в павильоне была сооружена квартира, где разворачивалось основное действие. Весной оставалось снять натурные сцены.

К этому времени сорежиссёр постепенно оттеснил меня от активного участия в съёмках. До курсов он уже поработал в кино, владел профессиональными навыками. Я же вечно был неуверен в себе, переснимал некоторые эпизоды по много раз, что удорожало картину, затягивало время производства фильма.