Владимир Файнберг - Навстречу Нике

Так оно всё и началось. Как говорят, «дьявол таится в деталях».

В кухне сперва налил в твою чашку томатный сок, затем снял с сушки одну тарелку, красивую, почему–то подумал: «Жалко будет, если разобью». Заменил на другую. Достал из ящика вилку, наложил картошки, поджаренной, как когда–то жарила моя первая учительница Вера Васильевна – «с пеночкой». Водрузил всё это на поднос и направился обратно в комнату, откуда раздавалась ария волка.

И грохнулся на пороге вместе со всем добром. Да так, что расшиб поясницу, лопатки. Лежал навзничь, облитый томатным соком среди осколков тарелки, перемешанных с картошкой.

— Папочка Володичка, встань, не умирай! – заплакала, кинулась ко мне.

Я нашарил твою тёплую ручку, тянущую меня наверх. И не мог встать.

— Это ведь не кровь? Это томатный сок?

— Сок.

— А чашка не разбилась! Я поставила её на стол. Хочешь, принесу веник, подмету? А то мама придёт, испугается.

— Не надо. Сейчас попробую подняться.

— Пробуй скорей. Ты не умрёшь?

— Постараюсь. Иди смотри про своих козлят. Ещё чуть–чуть полежу, встану.

…Отчего за минуту до события я подумал, что красивая тарелка может разбиться? Именно тарелка – не чашка. Предвиденье, вообще говоря, присуще мне с детства. Эта способность особенно развилась после многолетних занятий в полуподпольной лаборатории. О чём речь впереди.

…В начале семидесятых годов я всё чаще вспоминал свой неудачный опыт «кораблевождения». Люди воображали, что они сами ведут корабль своей жизни. Октябрёнок, пионер, комсомолец, член партии – таков был запрограммированный курс. Кто отклонялся, так или иначе терпел бедствие. Так называемые коммунисты зорко следили за тем, чтобы никто не рыскал.

Я же, как ты знаешь, давно ощущал, что меня ведут по житейскому морю совсем другие силы, другой Капитан.

Но какова человеческая косность! Моя заявка на «Мосфильме» была после бесконечных худсоветов отклонена. Якобы по причине высокой стоимости постановки.

Перенасыщенный материалом подлинной жизни, я догадывался, что, пытаясь познать тайну бытия, должен ставить вопросы перед читателем, зрителем. Но не решать их…

Рукопись третьей книги стихов лежала всё в том же «Советском писателе». Надежды на её скорое издание, конечно, не было.

Вспомни, я имел семью. Жена негодовала: «Настоящие писатели возят своих жён по заграницам, имеют автомашины, дачи. А ты? Какой ты писатель, если дома вечно нет денег. Не могу себе дублёнку купить!»

Нельзя мне было на ней жениться! Нельзя тыркаться в подцензурный мир писателей, кинематографистов.

Всё–таки я соблазнился в очередной раз – стал слушателем уже не сценарных, а режиссёрских курсов. Решил, буду хотя бы два года гарантированно снова получать стипендию. А там видно будет. Вдруг действительно стану кинорежиссёром, соберу команду единомышленников, удастся пробить заветные замыслы… Ведь когда–нибудь же изменится это стоячее, как болото, время.

…Снова просмотры фильмов, лекции. Одному из лекторов – уже тогда знаменитому Андрею Тарковскому я вздумал дать прочесть ту самую, подробно разработанную заявку на сценарий, которая несколькими годами раньше испугала Козинцева.

Андрей неожиданно загорелся, показал её начальству на «Мосфильме». И вырвал обещание осуществить эту постановку, когда будет создан сценарий.

— Давай писать вместе! – предложил он. – Твой замысел несколько барочен… Мы его упростим, сделаем сюжет более стремительным. А сцена с аквариумом лакома…

Сначала он приезжал ко мне домой, потом мы всё чаще стали встречаться для работы в кафе «Националь».

Надежда затеплилась в моей душе. Андрей был действительно талантливый человек. Я многому от него научился.

Одно смущало. Он всегда говорил только о себе. О своих бесконечных баталиях с Госкино, о своей неудачливой семейной жизни, о своём здоровье. Разговоры отвлекали от работы. Мы ещё по сути дела ничего не успели написать, когда однажды утром он позвонил с просьбой:

— Знаешь что? Можешь срочно занять на билет в Польшу? Через неделю приеду, верну.

Днём он примчался на такси. Я отдал ему последние деньги, какие были в доме.

Позже выяснилось, что он ездил к писателю Лему договариваться об экранизации повести «Солярис».

К этому времени другой кинорежиссёр – очень почтенный, очень известный, слывший большим интеллектуалом, вздумал поставить фильм по пьесе Маяковского «Баня» и почему–то обратился именно ко мне с предложением написать сценарий.