Владимир Файнберг - Навстречу Нике

Протест мой не был услышан. Я, конечно, понимал, что мне специально всучили такое задание, чтобы я провалился, на засыпку.

Я разозлился. Решил, что вылезу вон из кожи, а сниму что–нибудь достойное. Понял, нужно искать обходной путь. Тем более, кроме оператора и осветителей мне ничего не придали – ни художника, ни декораций. Даже павильона не было. Где я должен был её снимать?

И тут я вспомнил, как на заре рыболовных увлечений тягал на удочку карасей из пруда среди музеев в кусковском парке. Тогда караси клевали там так азартно, что, помню, остался на ночь. Спал у берега на одной половине плаща, запахнувшись другой, чтобы пополнить свой улов утренней зорькой.

Мы с кинооператором заранее приехали в Кусково, осмотрели музеи и остановили внимание на так называемом «голландском домике».

Итак, я поместил вышеозначенную белугу среди музейной обстановки – настенных голландских тарелок с ветряными мельницами, картин, зеркал, старинной мебели и свечей в тяжёлых канделябрах.

Она пела под свою же фонограмму, прилежно складывала маленькие ручки с кружевным платочком под непомерной грудью, а оператор по моему наущению снимал в основном антураж – свинцовые решётки на окнах, изображённые на картинах фрукты, полуочищенный лимон, другие натюрморты и пейзажи, мельницы на тарелках, трепетные огоньки зажжённых свечей, отражённых в зеркалах…

Вот как раз, когда этот фильмик был смонтирован и сдан, меня выперли «по сокращению штатов».

К счастью!

Косный, честолюбивый человек, ведь я с самого начала чувствовал, что в кино, а тем более, на государственном телевидении, ни о какой свободе творчества речи быть не может. Особенно для меня. Передо мной был пример замученного Тарковского, в конце концов уехавшего за границу.

За эти годы я почти ничего не написал. Казалось, они растрачены впустую. Правда, переполняло ощущение того, что ещё одна сторона жизни показана мне не зря…

Было такое же чувство нахлынувшей воли, как после развода.

Зато родителям казалось, что я потерпел крах. Особенно сильно переживала мама: « Как же так? У тебя три высших образования – литературное, высшие сценарные курсы, высшие режиссёрские… И ты никому не нужен?» Отец дул в свою дуду: «Я всегда говорил – нужно было идти в инженеры…»

Оба они не понимали того, что к тому времени, наконец, стало очевидным для меня: при всём своём честолюбии я не могу, не хочу быть успешным.

Скучно, неинтересно делать карьеру ни в кинематографе, ни в литературе. Позже, когда судьба привела меня к отцу Александру, он не раз повторял:

— Ваше дело – писать. И ни о чём больше не думать. Предоставьте остальное Богу.

И всё–таки я нервничал, суетился. Необходимо было искать новый источник заработка. Опять рецензировал по ночам чужие рукописи. Словно отбросило назад…

Днём дописывал начатые стихи, работал над повестью «Приключение взрослых».

Терзала мысль о том, что маме пора уходить на пенсию. Она чувствовала себя всё хуже. Всё чаще просила:

— Положи руки мне на лоб, погладь спереди назад. Знаешь, от этого проходит головная боль, падает давление…

— Давай проверим! – сказал я однажды.

Мы взяли тонометр, измерили давление до моих манипуляций и после. Оно действительно понизилось.

Проводив маму на работу, я вернулся домой. Долго разглядывал ладони, пальцы, пока не показалось, что вижу вокруг них дымку наподобие той, какая поднимается над разогретым солнцем шоссе.

После мытарств и проволочек третья книга моих стихов «Утренние города» вот–вот должна была выйти в «Советском писателе». «Детская литература» выпустила вторым изданием повесть о жизни на Шикотане.

Получив гонорар, я всё–таки убедил маму уйти на пенсию. Она в свою очередь упросила меня пройти комиссию ВТЭК. После долгих, унизительных очередей среди несчастных стариков и старушек мне определили инвалидность второй группы и я тоже стал получать жалкую, но регулярную подачку от государства.

Отец некоторое время хорохорился: «Как я покину коллектив? Парторганизацию? Не хочу становиться на партучёт в домоуправлении…»

Так он хныкал, пока не исполнилось 50 лет со дня его вступления в ВКП(б). Получил звание ветерана партии, почётный значок и пенсию, почти равную маминой. Свой первый нерабочий день он отметил тем, что впервые в жизни купил маме торт, мне – пачку копировальной бумаги для пишущей машинки и авторучку, себе же – банку тихоокеанской сельди.

— Нет ничего лучше картошечки с селёдочкой! – в который раз приговаривал он после того, как, попробовав торт, нетерпеливо открывал консервным ножом заветную банку.