Сергей Каледин - Шабашка Глеба Богдышева

— Быстро! — удивился Глеб.

— А я на велосипеде, — Зинка села на тюфяк, вытянув ноги. — Возьми на багажнике, в кофте. Сашку чуть не разбудила…

Глеб полез в темноту.

— И кофту захвати! Осторожно; там пуговицы…

Хлеб…

— Спасибо. И портвейн хороший, — оглаживая бутылку, сказал Глеб. — Какие пуговицы лишние, я вам отдам. Уши-то не болят?..

Он положил шампуры поверх углей на кирпичи.

— Не-а, — Зинка по-девчачьи помахала головой. — Во!

Она отодвинула волосы от уха. В мочку была воткнута простенькая голубая сережка.

— На золотые еще не разжилась…

— Я подарю! — вырвалось вдруг у Глеба.

— Ладно тебе!

Глеб покопался в сене, достал книгу и, раскрыв ее, стал махать над камельком — раздувать угли.

— Ну-ка! — Зинка взяла у него книгу. — Шукшин?.. Вот кого люблю так люблю! — Она раскрыла книгу на портрете. — И писал хорошо, и кино, и рожа хорошая… На тебя, кстати, похож чем-то… Он когда умер, я так ревела, у-у… Ну, наливай! Только мне немного.

Глеб взял бутылку.

— Давайте за вас выпьем временно…

— Почему «временно»?

— Да это я так говорю бестолково, пацаны тоже смеются.

Они чокнулись. Глеб подал ей арматурину с дымящимся шашлыком.

— Прямо с рукавицей берите — горячая, — сказал он, усаживаясь на кирпичи. — Вот вы говорите: Шукшин, мол… — Глеб закурил. — Грамотно писал, твердо так… а вот тоже ошибался… У него рассказ есть: ребята в пивной подрались… Сейчас найду… — Глеб полистал книгу. — «Танцующий Шива»… плотники дерутся… Во! «…Бригадир вдруг резко ткнул Ваньке кулаком в живот. Ванька ойкнул и схватился за живот, склонился!» Ну, вот ударьте меня в живот для примера. — Глеб встал.

— Ну, — Зинка улыбнулась и, не меняя позы, полулежа дотронулась до Глебова свитера. — Ой, одни кости!

— «…Схватился за живот, склонился…» — Глеб взялся за живот. — Это при поносе так склоняются, когда живот болит!.. В боксе-то, в жизни в смысле, разве так?.. Это ж удар из смертельных… Покрепче если — без сознания падают! А ведь матрос!

— Кто матрос? — невнимательно спросила Зинка,

— Василь Макарыч! — Глеб затянулся. — И в деревне небось дрался, и в армии на флоте, мужик грамотный, а как в живот бьют, забыл временно…

— А ты-то откуда знаешь?

— Ну, я… Знаю…

— Глеб, — тихо сказала Зинка.

— Чего?

— Чего ты мне про драки рассказываешь, мне ж это не интересно.

— Дык… А другое-то чего говорить, вы все знаете, переговорено все уже… У нас пацаны все говорят, говорят, а чего говорят, и не поймешь: ля-ля, бу-бу… Разливать?

— Налить у бабы спрашиваешь. Ну, налей. Чудной ты… — Зинка вздохнула и перехватив Глебов взгляд, поправила юбку.

— Я это… — Глеб отвел глаза. — Вам джинсы по работе надо…

— Мало ли чего надо! За двести покупать… как эти? — Она кивнула в сторону студенческого коровника. — Обойдусь.

— Чего сказать хочу… — Глеб замялся. — У меня есть, одни… такие, нормальные… Мне велики, а вам как раз.

— Вот еще! У меня и денег нет…

— При чем деньги? — застрадал Глеб. — Мне они не надо. — «Не надо» Глеб сказал так, чтоб не понять было, к джинсам это относится, к деньгам или к тем и другим. — Все равно пацаны отымут. Я их раз на мосту цементом заляпал, Васька чуть не убил, сказал: отберет.

— С мостом-то пролетели? — Зинка усмехнулась. — Дураки! На монтаж поперлись… Как только Рафа взял вас, я бы — на понюх не подпустила…

— Васька его разжалобил… У него прораб знакомый был… который до Кареева…

— Пашка-то? Зна-а-аю… Жалко, не посадили: полмоста на сторону сбыл… И сварной из-за вас гробанулся… Я уж не сказала Михайлову… — Зинка откинулась на локти назад, глянула вверх. — Сколько шифера не хватило?

— Листов двадцать… Давайте я вам шашлычку насажу еще, пока угольки…

— Не хочу больше, спасибо… Завтра скажу, чтоб подвезли шифер… А почему ты так говоришь чудно: «временно», «мол», еще что-то?

— Не знаю. У меня в роду все по-нормальному, а я вот… Отец даже по-английски на старости лет выучился, и мать понимать стала, пока за рубежом жили, пока не померли… Батя, в смысле…

— Отчего умер?

— В аварию попал, дурак старый. Я ему еще когда говорил: хватит, мол. У него и так орденов и денег… Не-ет, уперся, поеду еще раз. По-е-ехал. И приехал. В гробе цинковом. И мать вся поломанная.

— Богатые?

— У-у-у. Выше крыши… Сейчас-то попроелись, а раньше-то…

— А чего ж ты такой обтерханный?

— А чего я? При чем здесь? Они сами по себе, я сам. Я у них сроду не брал. Я — сам. Еще пацаном был, вдруг отец чего-то разорался: мой хлеб, мол, жрешь. Сдуру завелся… А мне как раз учиться надоело. Работать пошел. Асфальт с бабами на Самотеке клал, а потом на стройку…