Ахмед Танпынар - Покой

Сабих повернулся к Нуран:

— Вы знали, что Мюмтаз интересуется нашей старинной музыкой?

Нуран тепло взглянула на молодого человека. А затем, с улыбкой, которая делала ее лицо похожим на нежный персик, произнесла:

— Нет. Иджляль, должно быть, это скрыла…

В дрожащем голосе Адиле-ханым слышался страх быть оставленной без внимания, и она, выгнув спину, как кошка, которая выбралась из шкафа, где спала, заметила:

— Я, признаться, сержусь на людей такого рода. Можно подумать, они разбираются в чем-то другом…

Адиле-ханым не была знакома с Иджляль. И в разговорах о музыке у нее никаких мнений не было. Она любила османскую музыку только за то, что та была ей хорошо знакома, а еще за быстрые ритмы «джурджуна», под которые иногда можно было танцевать. Она считала, что музыка и все прочее существует для того, чтобы заполнить пустоту, что зовется временем. Какая-нибудь торжественная процессия, рассказ о каком-нибудь боксерском поединке, какая-нибудь крепко сложенная и страшно популярная сплетня могла подарить ей радость, какую дарят прекраснейшие произведения искусства. Она могла опоздать на десятый по счету паром из-за рассказа жены привратника о жителях со второго этажа. Правда, Хурие-кадын никогда не рассказывала ей ничего нового. В тот раз Адиле-ханым получила от нее только подтверждение давно имевшихся у нее подозрений. Да, человек тайком нашел выход: не сообщая ни о чем жене, обвинил ее в бесплодии и получил в суде разрешение на второй брак. Так что та смуглая девушка, с которой он три года назад познакомился на пароме в Кадыкёй и от которой у него теперь тоже был ребенок, сейчас стала его второй женой. Самое странное, что его бывшая жена как раз в это время понесла. И сейчас бедняга стал одновременно отцом двоих детей. Если уж Аллах что-то дает, то все сразу.

Нельзя ничего сказать о том, что думала в глубине души Адиле-ханым по поводу этой истории. Она заподозрила что-то неладное шесть месяцев назад, прежде чем разразился скандал, а затем хорошенько расспросила своих друзей из Кадыкёя. Что самое интересное, этот человек действительно верил, что его жена бесплодна. Когда все оказалось неправдой — Адиле-ханым в этих вопросах доверяла только врачам, — оставалась вероятность того, что один ребенок не его. Адиле-ханым была похожа на судью, который долгое время, раз за разом, изучает запутанный отчет эксперта. Разве хоть одна женщина, если она не виновна, согласится на такой позор? Адиле-ханым представляла свою соседку эдаким сосудом, который во что бы то ни стало необходимо заполнить, притом что такого рода возможности для женщин квартала были бесконечны; все эти женщины были дочерьми рабочих, которые уже снискали милость древних богов, затяжелев, и от этого гордо вышагивали, как ассирийские коровы; а несчастная женщина, с опущенной головой, теперь была похожа на жалкий, растерявший свою уверенность сдувшийся воздушный шарик, и Адиле-ханым спрашивала себя: «Смогу ли я при встрече без смеха взглянуть ей в лицо?» Было бы неплохо слегка улыбнуться, посмотреть на нее с нежностью, словно бы подбадривая. Ведь и это было бы уже в каком-то смысле самоотверженным поступком. Это было бы не жестокостью, а только местью.

Эти благостные мысли Адиле-ханым внезапно были нарушены пристальными взглядами Нуран и Мюмтаза; Нуран счастливо улыбалась, а Мюмтаз восторженно смотрел на нее. Оба этих глупца пришли сюда, уже зная друг друга. Им предстояло полюбить друг друга. Иначе зачем миру знать об этом? Знаем мы, о каких глупостях они сейчас будут говорить, все знаем из этой грустной истории со второго этажа — Адиле-ханым многому научили жизненные невзгоды, ведь Сабих постоянно прогорал.

Нуран, улыбаясь, повернулась к Адиле-ханым. Но теперь в ее улыбке не было прежнего блеска. Теперь ей только хотелось убедить всех в истинности своих слов:

— Иджляль не такая… — сказала она. — Она четырнадцать лет училась играть на пианино. Продолжила обучение в консерватории. Действительно любит музыку и разбирается в ней.

Нуран не преувеличивала по поводу родственницы. Девушка уже сейчас могла считаться музыковедом. Она забыла абсолютно все, чему ее учили на факультете, только музыку помнила. Можно сказать, что у нее был свой мир, состоящий из мелодий.

— По правде говоря, я ни в том ни в другом не разбираюсь. Никогда не занималась музыкой. Но люблю ее. Все, что я слушаю, так пристает ко мне, что я начинаю будто жить внутри мелодии; у меня есть любимые напевы, есть то, что кажется слишком простым, и то, что не нравится совсем.