Сигрид Унсет - Мадам Дортея

С исчезновения Теструпа прошло шесть недель. Девочки прибегали к матери с букетиками весенних цветов — белых, желтых, синих, краснели бутоны и листья первой крохотной ветреницы. Щеки их пылали от свежего воздуха, волосы под чепцами были влажные. Временами Дортея замечала, как по их личикам пробегало облачко тени, — это они вспоминали отца. Но потом тень пропадала… Луг у дома уже зеленел, ольха, растущая по берегам реки, покрылась красноватыми побегами, в загоне появились новорожденные телята, и овечка Элисабет принесла двойню. Им некогда горевать по отцу…

Даже Вильхельм, который часто казался таким серьезным и задумчивым, что Дортея с тревогой наблюдала за ним, радовался предстоящей поездке в город. Однажды он принялся расспрашивать ее о невестке пробста Бисгорда и ее дочерях, у которых они собирались остановиться в городе:

— Кажется, одна из них была маленького роста и у нее были длинные волосы?

— Да, это Сессилия, младшая. Но с тех пор она выросла, а жаль, она была такая хорошенькая. Неужели ты помнишь, как мы у них гостили? Ведь тебе было не больше шести.

— Мы тогда только приехали сюда. Я помню, что у них была большая зала и в ней стояли смешные стулья с высокими спинками. Мы с Клаусом забирались на них, чтобы посмотреть, кто выше, мы или спинки. Эти спинки были совершенно прямые, и наверху на них были какие-то цветочки. А потом вы пришли и сказали, что нельзя вставать на стулья ногами. Они были красные, с позолотой.

— Неужели ты все это помнишь? — Дортея слабо улыбнулась. — Муж Антонетты привез эти старинные стулья из Сульхолма, они были обиты свиной кожей, ярко-красной с позолотой, ты не ошибся. Я думаю, мой покойный муж, пробст Бисгорд, завидовал своему брату, которому достались эта стулья. Мне же они не казались красивыми, на мой взгляд, они были слишком старомодны и торжественны. Но они уже очень давно принадлежали их семье.

— Меня назвали в честь него? — задумчиво спросил Вильхельм. — Я имею в виду пробста Бисгорда.

— Ты же знаешь, таков обычай. Но ты можешь гордиться, что тебя назвали в честь Вильхельма Адольфа Бисгорда. Он был незаурядный и благородный человек.

— Но ведь он был намного старше вас, правда, маменька? И фру Бисгорд, у которой мы гостили в Христиании, теперь уже очень старая дама?

— Моя невестка Антонетта значительно старше меня… Ее дочери Оттилии, фру Мейерстед, примерно столько же лет, сколько и мне. Теперь и она уже скоро будет старой дамой. Как и твоя матушка, Вильхельм.

— Я хорошо помню их троих, — сказал Вильхельм. — Маменька, может, фру Бисгорд посодействует мне устроиться в их торговую компанию, если вы попросите ее об этом?

Вот оно! Значит, он все время обдумывал свои планы о самостоятельной жизни!

— После смерти мужа Антонетта продала свое дело, — сказала она. — Не знаю, станут ли там теперь с ней считаться. До меня доходили слухи, что у нее сложились не слишком добрые отношения с новым владельцем. Мы еще подумаем об этом… Но тебе придется вставать каждый день в четыре утра, дружок, если ты начнешь учиться торговому делу…

— Неужели вы полагаете, маменька, что я с этим не справлюсь? — Вильхельм был явно задет.

Вот так!.. Всем им предстоит теперь как-то приспосабливаться к жизни. И ей тоже. Но если она будет жить, помня о своем горе и неся его, как улитка несет свою раковину, являющуюся одновременно ее домом, защитой и ношей, то у молодых все это будет по-другому. И слава Богу!

У Дортеи вдруг появились причины задуматься о планах Вильхельма. Отвечая на ее вопрос, можно ли им с Вильхельмом остановиться у них, Оттилия Мейерстед сообщила также, что Лауридс Винтер и Кристенсе собираются в начале лета покинуть Копенгаген: он получил сельский приход недалеко от Виборга. Таким образом, надежда Дортеи на то, что Вильхельм и Клаус будут жить в Копенгагене у Винтеров, пока не кончат гимназию, растаяла, как дым.

А Йорген так мечтал, что его сыновья будут учиться в Копенгагене! Самого его в свое время отправили в Копенгаген к тетушке и ее мужу, потому что старый Теструп устал от его проделок. С тех пор Йорген и его кузен Лауридс Винтер были неразлучны. И когда старый пастор Винтер получил место в своем родном Виборге, молодые кузены, оставшиеся в Копенгагене, сняли себе мансарду на Ригенсгаде и делили одну постель на двоих, у них была одна общая миска для каши и даже один на двоих парадный парик!

Но Вильхельм с Клаусом не были такими повесами, каким в свое время был их отец. Они могли бы учиться и в латинской школе [14] Позднее эти школы были преобразованы в гимназии. в Христиании. Дортея очень любила Винтера и была искренне привязана к Кристенсе. Мало что в жизни удивило ее так, как известие о том, что эти двое поженились. После смерти Бисгорда Кристенсе переехала к тетушке в Христианию, что, по мнению Дортеи, было весьма разумно. С теми средствами, какими Кристенсе располагала, она могла жить безбедно и приятно, поселившись вместе с ними. Кристенсе была неприятна даже сама мысль о браке, и она едва ли нашла бы себе более подходящее общество, чем общество ее тетушки фру Бисгорд и кузин — двух вдов и барышни, самой природой предназначенной для безбрачия. Однако весьма скоро Кристенсе прискучила такая жизнь — она была слишком эгоистична и экзальтированна, тетушка Антонетта испытала это на себе. Спустя год Кристенсе переехала в Копенгаген, хотя там у нее почти не было знакомых и ей пришлось поселиться у совершенно чужих людей — хозяйка семьи была когда-то подругой ее матери, и не более того. Там, в Копенгагене, Кристенсе случайно снова встретилась с Лауридсом Винтером.