Сигрид Унсет - Мадам Дортея

Два больших портрета, матери и ее первого мужа, на аукцион выставлять нельзя: мать живет слишком близко, слухи об этом быстро достигнут Люнде, да и здесь местные жители осудили бы ее за это. Но, видит Бог, у нее нет желания тащить портреты с собой. Надо поинтересоваться, не захочет ли их взять брат Уле? Впрочем, зачем Уле портрет майора?..

Вильхельм и Клаус ушли на охоту с Хансом Вагнером и должны были вернуться домой только под утро. Дортея чувствовала себя одинокой в этой большой зале и дрожала от холода.

Так уж водится. Кому смерть, а кому радость, Дортея сама не раз повторяла эту поговорку. Вот и теперь гибель Теструпа обернулась куском хлеба для Эстена Нимуена. Правда, нельзя сказать, чтобы он и раньше сидел голодный, однако они с присяжным поверенным быстро сообразили, что новое место обеспечит им не только хлеб, но еще и масло на него. При том, разумеется, условии, что они смогут руководить стекольным заводом так, чтобы он давал прибыль. Если когда-нибудь она узнает, что это у них не получилось, то плакать не станет — нельзя требовать слишком многого от человеческого сердца. Хотя в их поступке не было ничего бесчестного. И к тому же она знала, что, если они по неопытности и по непониманию особенностей производства испортят все, созданное Теструпом, пострадают в первую очередь старые рабочие. А тогда Теструп огорчится даже на том свете.

Заденет это и ее самое — ведь пенсион ей будет выплачивать завод. Придворный советник, конечно, позаботится об этом, передавая завод новому управляющему, и тогда ей останется только желать, чтобы у них все получилось. Своя рубашка ближе к телу, гласит другая древняя пословица. Бисгорд был прав, когда говорил, что научиться познавать себя — весьма трудное дело.

Платье Дортеи еще хранило запах табачного дыма, и это напомнило ей, что у нее нет времени сидеть здесь в раздумьях. Она живо составила на поднос графины и бокалы… Только что она вместе с мадам Хаусс, Матильдой и ее будущим мужем обошли дом, который и раньше был им хорошо знаком, однако теперь они осматривали его с новым интересом. Хаусс тем временем побывал в конторе завода и посетил усадебные постройки. Эстен Нимуен сказал, что намерен сам вести хозяйство в Бруволде, Ос же он сдаст в аренду своему родственнику.

Дортея надеялась, что по ее лицу ничего не было заметно. Ведь она и раньше знала, что на свете не так уж много истинно благородных и возвышенных натур. Ей жилось легко с тех пор, как она вышла замуж за Йоргена. Все просто, пока добродетель, долг и желания не противоречат друг другу. Теперь она чувствовала, что в ее душе возникают неблагородные порывы, порывы, которые следовало подавлять, чтобы поступать так, как следует.

Отблеск заката позолотил небо на севере и вспыхнул теплым золотым отблеском в спальне, где Дортея кормила Рикке кашей, а Бертель раздевался, стоя перед большой кроватью с пологом. Теперь она брала Рикке на ночь к себе, чтобы не спать одной, а нынче ночью с ними должен был спать и Бертель, потому что старшие мальчики ушли на охоту.

В этой части дома было почти не слышно, если кто-то приезжал в усадьбу, — на лай собак Дортея часто не обращала внимания. Поэтому она вздрогнула, когда дверь отворилась и на пороге появился ее брат Уле Хогенсен.

До чего же он красивый, подумала она, обрадовавшись брату. Вечерний свет падал на его свежее, румяное лицо и статную фигуру. Надо же, что именно в этот вечер к ней приехал человек, который был ей таким родным!

— Уле, дорогой, как ты попал в наши края? Я так рада видеть тебя!

— Я тоже. Ты, верно, ждала, что я приеду раньше и помогу тебе… Вишь, как оно все случилось…

— Твой отец был у меня, даже два раза. Садись, садись. Бертель, сбегай, пожалуйста, к Рагнхильд и попроси ее принести пива для дяди Уле… Нет, Уле, если уж даже ленсман ничего не смог сделать… Но как поживает maman?

— Это все так. А матушка, что матушка, у нее сейчас дел невпроворот, готовится к приему гостей. Я сам только что из Христиании. Везу всякую всячину… Нет-нет, я не хотел доставлять тебе лишние хлопоты…

— Чепуха, Уле, ты должен поесть. От чашечки чая ты в любом случае не откажешься, я знаю, ты любишь чай.

Уле снял шапку и положил ее на пол между ногами; Дортея не могла удержаться и, проходя мимо со скатертью, слегка коснулась его плеча. Она знала, что ее нежность всегда смущала его, — Уле был истинный крестьянин. А их мать вряд ли могла изменить его привычки в этом отношении — она никогда не была щедра на ласку к своим детям. Но Дортее так хотелось коснуться золотистых волос Уле, обрамлявших его красивое молодое лицо и падавших на воротник.