Селим Ялкут - Братья

Как ни странно и даже оскорбительно для христианина, теперь он с еще большим рвением продолжал ходить в церковь. Он не испытывал раскаяния, которое непременно должно было овладеть человеком богобоязненным, влекущимся под гнетом соблазна. Однажды что-то толкнуло его, он зашел на греческую часть храма и в иконе в темном углу за колеблющимся светом лампады распознал ее лицо. Икона изображала снятие с креста. Никто, кроме Франсуа, не признал бы сходства, выражение, которое так привлекло его, было у всех трех женщин, склоненных над бессильно обвисшим на руках телом. Сравнение можно было признать богохульственным. Но он не испытывал за собой вины и не просил прощения. Его нынешнее умиротворение было сродни благодарности. Если бы его спросили, хочет ли он чего-то еще, он бы удивился. Он бы не понял вопроса. Он отыскал все, что хотел.

Он был кроток в общении. Монахи, которые остро чувствуют греховность, не находили в его поведении ничего особенного. Наоборот, теперь он еще более притягивал к себе. Он спокойно отклонил повторное предложение настоятеля примкнуть к церкви, но, удивительно, ничуть не изменил к себе отношения, не вызвал отчуждения, которое следует за таким отказом. Ведь и к нему присматривались, прежде чем предложить, оказать честь. Он не вызывал раздражения и протеста.

Франсуа сторонился шумного общения, которым славилось общество Иерусалима. Единственный, кто был ближе остальных — Жерве. Обеих связывала память о засаде и поимке Юсефа, об этом в городе ходили легенды. Молодой человек считал себя другом Франсуа и гордился выпавшей на их долю славой.

Сам Франсуа относился к своей известности безразлично. Все это время он продолжал жить у Артенака. Тот спросил, не нуждается ли Франсуа в совете, он лишь покачал головой. Не нуждается. У него не возникало сомнений в разумности собственного бытия. Так, должно быть, не видят верхушку горы, карабкаясь по ее склону. Поклявшись служить Святой Деве, которая подняла его с лона смертельной болезни, он не испытывал сомнений. Чувственность женщины казалось ему добродетелью, так страдающий больной входит в серную ванну — с молитвенным вздохом измученного тела. Он не видел ловушки, расставленной Дьяволом, который отыскал жертву и готов торжествовать победу. Если бы его спросили, прав ли он, скрывая свои мысли и желания и являя окружающим показную не примечательную сторону своей жизни, он ответил бы без колебаний, да, прав. Потому что тайна и была его подлинным существованием, подтверждая обретенную правоту вопреки всем доводам против.

С удивлением, как разбуженный среди ночи человек, он узнал о походе. Известие застало христиан врасплох. Ассаины закололи ножом Мосульского эмира и его разъяренные подданные призвали к искоренению зла. Воины багдадские и мосульские направились к Сирии. Они прошли Ливан и готовы были вступить в Палестину, чтобы развернуться на Дамаск. Сирийский эмир прислал к христианам за подмогой, недавний враг — он нуждался в помощи и предлагал союз. Всем придется плохо, если Дамаск падет. Христиане не выстоят в одиночку. Потому просил послать людей, чтобы с помощью ненавистных франков сражаться против единоверцев. Те уже вошли в Палестину, сожгли несколько поселений, осадили пограничную крепость, сирийские христиане, успевшие спастись, подтвердили тревожные вести. Болдуин пока медлил, не желал ввязываться в чужую драку, подозревал ловушку. Но появились беженцы из колонистов, занимавшихся земледелием в границах королевства, им можно было верить. И все равно Болдуин собирался неохотно, не хотел войны. Победа не сулила выгоды, неумно было тратить зря силы. Только когда опасность стала очевидной, решено было выступать.

Вперед выслали отряд, он должен был вести наблюдение за врагом и дождаться подхода главных сил. Тут командовал Жоффруа. С ним отправился Франсуа. Всего собрали до тысячи человек. Двигались неторопливо, подбирая по дороге ополчения местных баронов, а сошлись с врагом ближе к Ливану, когда впереди замаячили небольшие отряды вражеских всадников.

Те встретили христиан страшными криками, по которым всегда можно опознать язычника, и отступили, предлагая броситься вслед. Хитрость была известна, иерусалимцы не давали себя увлечь, пока не увидели с невысокого пригорка огромное вражеское войско. Сейчас важно было выгадать время до подхода своих, не дать язычникам растечься по Палестине. Но те, хвала Богу, сами не торопились. Неширокая стиснутая горами равнина мешала обеим сторонам провести разведку, что было на руку слабейшему.