Селим Ялкут - Братья

Впрочем, хватает других забот. Илья кашлял, разрывая мне сердце. Зира отрезала прядь его волос, завернула в платок, которым я обтираю сыну лицо, и отправилась на сборище, которое часто организуют здесь ее друзья — египетские язычники. Я позволяю ей поступать, как хочет. Ведь до сих пор ее поступки неизменно приносили мне удачу. Зира отсутствовала всю ночь. Незадолго до ее возвращения мой сын уснул, впервые спокойно за долгое время, проснулся мокрый от пота и захотел есть. Тогда я поняла, что молитвы — каждая своему Богу не бывают напрасны. Если так, почему мы так яростно стремимся обратить друг друга в свою веру? Христос, и вправду, велел обращать, но словом и примером, а не насилием. Теперь я не испытывала страха. Твердо знала, сын будет здоров. Что и подтвердилось.

Постоянным предметом волнений служит старший сын Раймунда Товий. Он почти не живет с нами, перебрался во дворец. Мальчик полностью подчинен влиянию рыцаря Роберта из Пайенны. Этот Роберт одержим созданием своего ордена для служения Христу мужеством и бескорыстием. Король относится к этим людям сдержанно. Роберт оскорбил его, обратившись через его голову к Папе за благословением. Впрочем, Болдуин достаточно умен, чтобы не обращать большого внимания на строптивость своих подданных. Здешние рыцари — люди непомерной храбрости и самомнения. Дорожа первым, неизбежно смиряешься и со вторым. Болдуин предоставил этому Роберту и его сторонникам помещение рядом с дворцом. Здесь есть большие подземелья, уходящие далеко вглубь под основание разрушенного иудейского храма. Теперь их зовут Соломоновыми конюшнями. Мусульмане держали там лошадей, наши последовали их примеру. Так вот Товий проводит в этих конюшнях все время. Как и подобает незрелому уму, причастность к тайне добавила ему важности. Меня Товий не отмечает вниманием, я же дала слово никогда не судить этого мальчика. Тот, кто читал мои записи с самого начала, поймет, почему.

Раймунд по совету Артенака не вмешивается в ход событий. Я совсем не уверена в правильности такого поведения, хоть некоторые традиции нового ордена вызывают уважение. Их заповеди велят жить в бедности, воздерживаться от пьянства и распутства, защищать Палестину и рьяно служить Христу. Они поддерживают связь со многими здешними князьями, в обязанности Товия входят постоянные поездки за стены города. Иногда он пропадает на нескольку дней и возвращается исполненный важности. Его живо интересуют дела Раймунда. Это можно было бы счесть похвальным, но самый замечательный плод хорош только в зрелом виде. А Товию до этого еще далеко.

Я часто бываю в церкви — у себя, так я называю нашу армянскую церковь, рядом с которой покоится отец, и церковь Гроба, где у нас — армян есть свое место. Зира сопровождает меня почти до входа. Когда нужно подниматься по ступеням, страх, не совладать с собой, делает удары моего сердца частыми и тяжелыми. Зира усаживает меня и возится, как с ребенком. Вчера, когда мы отдыхали, мимо нас, не заметив, погруженный, как обычно в раздумья, прошел Франсуа. Зира недовольно забормотала под нос.

Именно Зира первой обнаружила странные перемены в поведении Франсуа. Будто что-то тяготит его. Располагая догадками, которые наготове у женского ума, я решила, что Франсуа влюблен и, наверно, не очень счастливо. При его достоинствах это трудно представить, к тому же мне не удается отыскать предмет его увлечения. Я нигде не бываю, не посещаю даже базар — для этого достаточно служанки, потому расспросила Раймунда, но и он не смог дать ответ. Впрочем, он не слишком озабочен происходящим. Муж мой — человек доверчивый и простой. Про себя же я решила, есть некая загадка, которую я не в силах разрешить.

Вот о чем я подумала, встретив Франсуа на ступенях церкви. Когда же я прямо спросила Зиру, в чем дело, она провела пальцем себе по губам. Так она показывает, что не хочет ничего объяснять. Зира, как будто высохла от здешнего солнца, и наши франки, восприимчивые к черному цвету волос и резким чертам лица, часто принимают ее за колдунью. Признаюсь, я сама недалека от этой мысли.

Хочу сделать несколько замечаний по поводу собственного самочувствия. Иерусалимская жара знакома мне с детства, но теперь переносится весьма болезненно. Особенно трудно, когда ветер нагоняет раскаленный воздух из пустыни. Город будто накрывает тяжелая шапка. Каждый вздох наполняет грудь страшным жаром, останавливается сердце, в голове рождаются странные видения, а в них — желание смерти. Зира считает, бог подземелья, выпускает жар из глубин своего царства. Я готова в это поверить, видения делают меня безрассудной. Кожа моя краснеет, лицо горит огнем. Тогда я думаю, дни мои сочтены. Время останавливается и идет вспять. Оно оставляет меня беспомощной добычей для птиц, которые спускаются с раскаленного неба, и погружают меня в сон. Я смотрю на них из-под прикрытых век, не в силах двинуться с места. Они насыщаются моей плотью, я слышу, как гулкие удары дробят мои кости. Но приходит вечер, жара спадает и почти неслышно поднимается ветер. В нем еще нет ощутимой прохлады, еще только предчувствие спасения, но ветер гонит птиц прочь. Они недовольно бьют крыльями, взлетают, а я остаюсь лежать, распластанная, неподвижная, без сил, в мокрой постели. И медленно прихожу в себя. Иерусалим не прощает долгого отсутствия. Родившись, я обречена жить здесь постоянно или покинуть город навсегда. Я же уехала и вернулась. Теперь птицы — хранительницы мстят за измену.