Абрам Каган - Преступление и совесть

Другой внутренний голос подбадривал следователя, подбивал его совсем на другое. «Какое тебе дело, по сути говоря? — вступал он в спор с самим собой. — Поступай так, как велит Чаплинский, а то…» А то — что?..

Следовало бы позвонить Чаплинскому, сказать, что Козаченко провокатор. Прокурор ведь тоже осведомлен… Может быть, порвать протокол?.. Нет, ничего не получится; Козаченко добьется аудиенции у Чаплинского, и тогда… поминай как звали.

Следователю нелегко насиловать свою совесть. Он меряет шагами кабинет, нервничает, кусает ногти… Нет, он не станет разговаривать с Бейлисом так, как разговаривал раньше. Жалко человека. Бедный человек запуган насмерть и так страдает…

Фененко вспоминает, как Бейлис крепился на допросах, с трудом сдерживая рыдания. «Ваше благородие, вы ошибаетесь, я и пальцем не коснулся мальчика, не знаю даже, видал ли я его вообще…»

Перед следователем возникают образы Бейлиса и Козаченко… Один — тихий, кроткий, безобидный; другой — наглый, крикун, морально разложившийся тип. «Он думал, я не замечу, что последние слова в письме приписаны его рукой…»

Мучительные сомнения терзали следователя: все-таки порвать протокол? Куда девался Козаченко? Черт его знает, а вдруг повели его к помощнику Чаплинского или к самому прокурору?.. Как работает полицейская машина, Фененко знает. Но должен ли он молчать? А если все же пойти на разрыв с Чаплинским? Что будет тогда с безнадежно больной женой?

Фененко тревожно посмотрел на часы, потом на лежавший перед ним протокол. Следовало бы взять у Козаченко письмо Бейлиса… Нет, этого он не должен делать, а вот протокол нужно написать несколько по-иному…

Зазвонил телефон. Вздрогнув, следователь протянул руку к трубке.

— Фененко? — услышал он голос Чаплинского.

— Да, Георгий Гаврилович.

— Почему вы задерживаете протокол? И почему я должен узнавать о таком важном свидетеле не от вас лично? Немедленно принесите протокол. У меня сейчас никого нет.

— Я хочу сказать, Георгий Гаврилович, что свидетель Козаченко преступный элемент.

— Вас об этом никто не спрашивает, Фененко! Где протокол?

— Одну минуту… Я знаю свидетеля, он…

— Я жду протокол. Козаченко уже был у меня, я еще буду с ним разговаривать.

У Фененко раскалывалась голова от напряжения, зарябило в глазах, он очень нервничал, оттягивая свой визит к прокурору.

Чаплинский с нетерпением стоял у окна и смотрел на улицу. Ноябрьский ветер мел снежную крупу, бросая ее в окна с таким остервенением, что звенели стекла. В верхнем углу окна он заметил паутину и в ней паука, присосавшегося к мухе. Взяв со стола линейку, Чаплинский встал на стул, снял паутину, вытер линейку бумагой и бросил ее в камин. Пламя вспыхнуло и тотчас погасло.

Когда швейцар принес протокол показаний Козаченко, Чаплинский спросил:

— А где же сам господин Фененко?

— Господин следователь просили передать вашему превосходительству эту папку, а сами они отбыли домой по причине нездоровья.

«Что с ним?» — с неудовольствием подумал прокурор, но вскоре забыл о нем, целиком погрузившись в показания нового свидетеля. Читая, Чаплинский покрякивал от удовольствия. Досконально изучив материал, прокурор походил по кабинету, потом еще раз перечитал протокол и сел писать рапорт на имя министра юстиции Щегловитова. Сомнений уже не оставалось! Отныне все те, кто до сих пор не верил в виновность Бейлиса, вынуждены будут признать, что убийство Ющинского совершил именно он, человек с окладистой черной бородой, он и его хасиды.

На столе в роскошном кабинете русского самодержца лежало распечатанное письмо немецкого посла, в котором тот запрашивал, когда ему будет предоставлена возможность поохотиться в Беловежской пуще. Как раз время — в декабре обычно выпадает обильный снег и охота на зубров может доставить большое наслаждение и его императорскому величеству, и придворным. Он, посол, хотел бы примкнуть к свите его императорского величества…

Охота на зубров… А ведь она опасна… Водянистые глаза самодержца выглядят усталыми: все утро он рассматривал модели гарнитуров, полученные из Вены. Новые гарнитуры мебели, которой и так в изобилии… Ею заставлены и Зимний дворец, и Царскосельский. Это давнишняя страсть монарха.

Сидя за столом августейшего своего родителя императора Александра Третьего, нынешний самодержец задумался. Вспомнилось, как недавно с божьей помощью спасся он от верной гибели в Киевском оперном театре, где нашел свой трагический конец незабвенный Петр Аркадьевич. А что, если бы злодей стрелял в него? Невольная дрожь охватила царя.