Сяошэн Лян - Исповедь бывшего хунвэйбина

Он им ответил, что у него в доме никогда не было гипсового бюста председателя Мао. Ранним вечером, когда он поставил тележку во дворе, на ней еще не было никаких осколков, вероятно кто-то преднамеренно разбил бюст председателя Мао и ночью положил на тележку со старьем, чтобы сделать ему пакость. Люди судачили, строили всякие предположения, интересовались.

Из-за незаслуженной обиды и горячности он однажды в гневе закричал: «В нашем доме никогда в жизни не было таких безделушек! Если появятся деньги, то лучше куплю бутылку и выпью. Да и на заготпункте гипс не принимают, а раз та игрушка разбита, то она и гроша ломаною не стоит!».

Разве после таких заявлений могли не состряпать обвинение типа «контрреволюционер, пойманный с поличным» ? И кто бы он ни был — Лу Эр Е или Лу Эр Люй — все равно его в два счета сделали контрреволюционером. Тем более, что сам он не принадлежал к чистым пролетариям, то есть был люмпен-пролетарием, лишь с одного края пристал к рабочему классу. Хотя и не допускал каких-либо реакционных высказываний, все равно железная метла «культурной революции» нещадно смахнула его. В те дни он испытал на себе пролетарскую диктатуру, пополнил ряды уличной «черной банды». Говорили, что будет осужден.

За два месяца моего отсутствия в нашем дворе произошли качественные перемены. «Двор хорошего содержания» превратился в «черную банду». Исчез висевший на воротах почетный флаг. Главы четырех семей выведен на чистую воду — как тут не назовешь его «черной бандой»?

Наш большой двор стал совсем не таким, каким был раньше, дощатый забор растащили, не оставив ни щепки. Все это сделали дрянные людишки ночью, когда нормальные люди спят. Да, если бы унесли и среди бела дня, все равно никто из жителей двора не осмелился бы оказать сопротивление хотя бы словом. Тех людишек сдерживало лишь то, что их знают на улице, неудобно было делать это днем. Одну из двух створок ворот украли. Ворота были сделаны из хороших досок, вероятно, их разворовали на поделку ящиков, шкафов, столов. Мало того, что разворовали и разграбили, так еще стали выплескивать помои и выбрасывать мусор в наш двор. Наверно, дети. Но нельзя нисколько исключать, что так поступали, и взрослые. Помойная яма — в конце переулка, а свалка мусора — еще дальше. Декабрь по лунному календарю — месяц холодный, не хочется по морозу делать длинные прогулки, а так проще — не надо далеко ходить, экономия сил. Однако не видят то безобразие, которое представляется глазам.

Однажды ночью меня разбудили доносившийся снаружи скрип, я включил свет, сел на кан.

Мать тоже проснулась, но лежала без движения, прислушиваясь,

— Ма, что это? — спросил я.

— Ты еще спрашиваешь, это кто-то срывает доски с нашего забора! — ответила она.

— Так можно ошибиться! Я схожу выясню! — горячился я, набрасывая на себя верхнюю одежду и слезая с кана. Мать одернула меня:

— Не твое это дело! Не смей выходить из дома! Взрослые боятся а что ты, малое дитя, можешь сделать? Попробуй только вмешаться, как тут же ночью крышу в доме вскроют!

Понимая, что мать напугана до смерти, я вынужден был сдержать себя, успокоиться.

Каждый день перед сном мать промывала мне соленой водой язвы на ногах. Через месяц больные ноги пошли на поправку, я смог передвигаться за пределами кана.

Впервые после болезни я вышел из дому, постоял во дворе, которого не узнал. Вторая створка ворот тоже исчезла. Все остававшиеся на заборе доски были сорваны, утащили даже крышу туалета и ширму, которая служила вместо двери. Весь двор покрылся грязным льдом, на нем перемешались все цвета: красный, оранжевый, желтый, зеленый, синий, голубой и коричневый. В лед вмерзли куски ткани, бумаги, занесенные водой во время дождей. Туалет со всех сторон окружали горы мусора.

А что касается соседей, то они вели себя по отношению к жителям нашего двора так, как будто ничего не случилось. Встречаясь, они по-прежнему кивали головой, делали приветственный жест рукой, спрашивали: «Покушал? [54] Покушал? — форма приветствия, употребляется вместо слова «здравствуйте». Уже на ногах?». Ночью творили грязное дело, а днем выказывали нам крайнюю любезность, как будто оно сделано вовсе не ими, а мерзким дьяволом. Эти люди были безмерно лицемерны.

Однажды я навестил школу. Из-за отсутствия угля школьная котельная давно погасла, во всех классах стоял жуткий холод. Не говоря уже о тех помещениях, в которых побили стекла. Никто в школе не занимался революцией. Заглохла та бурная, шумная, горячая деятельность, которая кипела в школе. Как будто все хунвэйбины ушли на зиму в «подпольную борьбу». Побывав там один раз, я больше туда не ходил.