Сяошэн Лян - Исповедь бывшего хунвэйбина

— Мы же не вместе уехали, как я мог встретить его? Тетушка Ма снова стала допрашивать:

— Ты не слышал, не было ли несчастных случаев на железной дороге?

Мать поспешила вмешаться в разговор:

— Кругом люди говорят, что на железной дороге случилось несколько аварий, это правда? — она подмигнула мне.

Однако я не понял намеков матери и ответил, как есть:

— Совершенно точно! На железной дороге произошло много аварий. В нескольких поездах по 3–4 вагона в горных тоннелях разлетелись в щепки, погибло много пассажиров, почти все они хунвэйбины, отправившиеся в великое шествие! Да и не только на железной дороге, на шоссе тоже немало несчастных случаев! А еще перевернулось судно, так тоже утонули хунвэй...

— Не болтай! Несешь, что попало! — мать уставилась им меня, сердито прервав мой рассказ.

Тетушка Ма расплакалась, подвывая. Сквозь слезы приговаривала:

— Наш Го Хуа точно погиб! Если бы не это, разве он мог не прислать ни единого письма! В роду Ма ни в одном поколении не было такого сына! Как было хорошо! За что же мне такая кара!

Мать успокаивала ее.

Чем больше мать успокаивала, тем сильнее она плакала. Под конец обняла мать и в доме разразился дикий рев, мать тоже заголосила в паре с ней.

Видя эту сцену, я пожалел, что сказал правду, молча отвернулся к стене и залез под одеяло.

Тетушка Ма плакала очень долго и, совершенно убитая горем, с трудом отправилась домой. Когда она ушла, мать отругала меня на чем свет стоит...

Я обморозил обе ноги. Сначала они покрылись волдырями. А затем появился озноб, пузыри начали лопаться.

Я почти целый месяц не сходил с кана. Ван Вэньци не было, его расстреляли. Ни один из других одноклассников не навестил меня, не рассказал о делах в школе и обстановке в общественном движении. Хотя Ван Вэньци и погиб от пули пролетарской диктатуры, однако каждый раз, вспоминая о нем, я всегда думал о нашей дружбе в течение трех лет совместной учебы. Даже подумал о том, что надо бы сходить на его могилу, помянуть человека. Однако вспомнил, что его тело больница прямо с места казни увезла на вскрытие и где оно теперь неизвестно, даже нет могилы, куда можно было бы пойти и отдать дань уважения. Пришлось поскорбить о нем дома.

По отрывочным рассказам матери я узнал об изменениях, которые произошли в бывшем «дворе хорошего содержания» за два месяца моего отсутствия. Дядю Ма вывели на чистую воду в своей организации: образованный человек несомненно принадлежит к вонючей интеллигенции со всеми вытекающими отсюда последствиями. Мать сказала, что даже она, неграмотная, тоже может быть выведена на чистую воду революционными массами, потому что ее родословная идет от помещиков. Дядю Чжана тоже постигла та же судьба, так как он считался руководящим работником, хотя на самом деле был всего лишь временным заместителем в районном учреждении, которому было подчинено несколько магазинов. Еще хорошо, что не состоял в партии, а то приклеили бы ярлык «члена партии, обладающего властью и идущего по капиталистическому пути». Поэтому, когда громили «каппутистов», он отделался лишь тем, что за компанию с другими постоял со склоненной головой и согнувшись в пояснице. Как я и предполагал раньше, был выведен на чистую воду и дядя Сунь. Когда мать сказала мне об этом, я ничуть не удивился. Начальник цеха — это одна из 19 официальных государственных ступеней кадровых работников, да еще и состоял в партии — как же могли его обойти? Рассуждая об этом сегодня, я задаюсь вопросом, сколько же осталось невыведенных на чистую воду во время «великой культурной революции» начальников отделений, бюро, отделов, контор, управлений, министров и кадровых работников рангом повыше, а также всяких мелких столоначальников? Наверно в общей сложности не больше трех единиц на всю страну.

И дядю Лу тоже вывели на чистую воду, о чем я никак не мог даже подумать. Ему выдвинули обвинение: «контрреволюционер, пойманный с поличным».

Когда мать рассказала мне об этом, то так испугала, что я даже подпрыгнул.

Как только я услышал квалификацию «контрреволюционер, пойманный с поличным», сразу догадался, что это ему подстроили. Дело обстояло так: однажды некто в его тележке со старьем обнаруживает разбитый гипсовый бюст председателя Мао. Естественно, подвергают допросу: зачем разбил бюст председателя Мао? Почему, разбив его, положил на тележку вместе с вторсырьем, да еще и перемешал? Неужели в его сердце бюст многоуважаемого председателя Мао и рухлядь — это одно и то же, и он мог обменять его на деньги, как старье?