Наоми Френкель - Дом Леви

– Сладок сон. Лишь он не спит, – поет старуху ревущему малышу.

– Заткнись, мерзавка! – вопит Хейни, и огромные его руки тянутся к жене, как раскрытые клещи. – Заткнись, или я размозжу твою голову и заткну твой грязный рот, что больше он не раскроется! – Хейни приближается к Тильде шаг за шагом.

– Мама! – испуганно кричит Тильда, – Мама!

– К нам идет Иисус Христос! – поет старуха, не отрывая глаз от малыша, которые говорят: «Дай ей! Проучи ее!»

– Мерзавка, голову тебе размозжу!

Хейни дошел до стола. Дрожа всем телом, Тильда убегает к двери»салона», оставляя свои деревянные башмаки у стола. Хейни берет один из стеклянных шаров и швыряет в нее.

– Иисусе! Мама, Иисусе! – Тильда в страхе разражается рыданиями.

Хейни с треском давит осколки стекла и бежит за нею, но она успевает захлопнуть дверь, и вопли ее доносятся из смежной комнаты, мешаясь с ревом малыша. Старуха возвращает его в колыбель, стоит посреди кухни, и глаза ее намекают: «Дай ей! Не беги!»

– Открой! – Хейни стучит в дверь. – Немедленно открой, а то я разнесу дверь вместе с твоими костями!

– Мама! – рыдает Тильда за дверью. – Во имя Иисуса, мама!

– Хватит, Хейни! – мать, наконец, подходит к сыну и кладет ему руку на плечо. – Ты хорошо проучил ее, теперь кончай осквернять свои уста.

Глаза Хейни блуждают в смятении. Маленький Макс орет, пятна плесени на стенах, тряпье, которым законопачены окна торчит из щелей, осколки стеклянного шара и оставшиеся башмаки Тильды на полу, и ее плач за дверьми, которые она закрыла на замок.

– Мерзость! Мерзость! Мерзость! – Хейни сбрасывает с плеча руку матери, и сердясь, и стыдясь, убегает из дома.

Снег падает на переулок, покрывая его белой пеленой. У входа в дом – Эльза с подружками. Двери мясной лавки беспрерывно открываются и захлопываются. Много евреев приходит сегодня за мясом. Шаги их поспешны. Дела идут на подъем перед праздником Рождества. Осенних беспорядков как и не было. Привыкли люди к нужде и перестали изливать свой гнев на евреев. Жизнь вернулась в нормальную колею. Колея извилиста, но все же колея. А колбасы в витрине мясной лавки все также колышутся.

У входа в дом стоит Хейни, дрожа от холода. Даже свитер не захватил, убегая. Он поднимает воротник пальто и прячет руки в карманы.

– Куда, Хейни, – спрашивает Эльза из-за его спины.

Хейни не знает куда. Перед ним лежит переулок и бросает серость своих домов на белизну снега. Переулок пуст. Пусто и сердце Хейни. Гнев улетучился, и пришло раскаяние.

– Куда, Хейни? – сияет напротив, с витрины трактира своей розовой плотью толстая Берта.

– Мерзость! – плюет Хейни сквозь зубы.

– Забастовка продолжается! Люди, забастовка продолжается! –выкрикивает Мина.

Хейни усиленно старается не смотреть в ее сторону. Он упирается взглядом в горбуна, карманы которого вспухли от рождественских открыток.

– Ночь тиха, святая ночь, – насвистывает горбун праздничную мелодию, и Эльза с товарками подпевают ему:

– Заткнитесь! – выговаривает им Хейни. – Уже уши вянут от этой песни!

– К нам идет Иисус Христос! К нам идет Иисус Христос! – дразнит его Эльза.

– Куда, Хейни? – подразнивает с другой стороны улицы горбун, и исчезает за дверью трактира. И только толстая Берта покачивает свой розовой тушей.

– К нам идет Иисус Христос! – заканчивает пение Эльза.

– Вот пришел Иисус Христос! – покатывается со смеху черная Труда, а с ней и ее подруги. – Добро пожаловать, Шенке-Христос, Шенке-Мессия!

Шенке движется по переулку. Почти впритирку к стенам домов, голова его втянута в плечи, словно он пытается от кого-то спрятаться.

– Шенке! – кричит Эльза. – Шенке, куда? Иди к нам, и мы тебя просветим по поводу девственности святой девы Марии.

Несколько дней Шенке в рот не брал спиртного. Аккуратно посещал собрания «Союза спасения германских душ», и нравственные проповеди, которые он слушал из уст проповедника, согревали его сердце. В мгновение ока, как убегающий от греха, он проскакивал мимо трактира, глотая слюну. А по вечерам стоял у входов в дома, и пытался вернуть проституток к непорочной жизни по примеру девы Марии, понесшей сына Божьего, и Марии Магдалины, завязавшей с пороком. Проститутки умирали от хохота, и говорили, что не приносят доказательств непорочности от небесных святых, и что только они, жрицы любви, приводят к тому, чтобы с теми все эти чудеса случались. Жена же встречала его с метлой с криками, слышными во всех углах дома: