Наоми Френкель - Дикий цветок

Когда идет речь о творчестве Наоми Френкель, возникает соблазн увидеть в описываемых историях реальные эпизоды ее жизни. Дело в том, что драматические события романа «Ваш дядя и друг Соломон…», продолжением которого является роман «Дикий цветок», основаны, порой с большей степенью правды, а порой с меньшей, на реальной почве. Из зерен, посаженных в эту почву, и выросли романы, как ростки, одетые писательницей в литературную форму, развитые и расширенные силой ее воображения в цепь событий, которых, в реальности, не было. Но, при этом, повествование разворачивает перед нами панораму исторической и общественной действительности, в которую автор зорко вглядывается, выявляя ее влияние на душу человека и, наоборот, влияние человека на события.

«Это печальные, я бы даже сказала, скорбные книги, – сказала мне Наоми Френкель, – я восстанавливаю то, что мы пережили вместе с народом, душевные ночные беседы, незабываемые по доверительности встречи. В своих романах «Ваш дядя и друг Соломон» и «Дикий цветок» я, по сути, рассказала израильским читателям о себе, о духовном одиночестве, с которым я осталась с глазу на глаз, и о том, что произошло со мной во время службы в Армии обороны Израиля».

Но, прежде всего, оба романа возникли из чувства глубокой тоски по ушедшему из жизни мужу писательницы Израилю Розенцвайгу. Это был истинный мыслитель, бескомпромиссный литературный критик, принадлежавший к школам всемирно известного исследователя еврейского мистического учения Каббалы профессора Гершома Шалома и лауреата Нобелевской премии по литературе 1966 года ивритского писателя-классика Шмуэля Иосефа Агнона. Именно Израиль Розенцвайг является невидимым, но весьма ощутимым соучастником, стоящим за кулисами событий, системой образов и стилем написания романов. Для него, чья любовь к израильской природе неутолима, она с удивительной тонкостью ее рисует. Главным образом, это пейзажи долины Бейт-Шеана, пустыни Негев и Синайской пустыни. Многочисленные описания природы не являются чисто поэтическим приложением. Описания неба, прихода сумерек ночи, животных и птиц страны, утесов и скал, пустынь и зелени оазисов, походов, тайных и открытых – все это трепещет вместе с героями романов. Члены кибуца, старые и молодые, стоящие под ударами событий их поколений, время от времени подводят душевный счет собственной жизни, без того, чтобы обелить ее и выставить чистой, лишенной ошибок.

Вот, несколько сцен, в которых выступает камуфляж, прикрывающий глубинные течения жизни. В одиннадцатой главе как бы сосуществуют два противоречивых мира, влияние которых писательница ощутила в своей судьбе. Скрытая от глаз читателя, разворачивается чистая романтическая любовь в противовес миру лжи и иллюзий. Адас, героиня романа, размышляет: «Она ведь жена, потерпевшая неудачу, и плохая любовница, и больше никто не увидит в ней принцессу. Охватившая ее в эту ночь великая страсть, по сути, обман, она знает, как броситься в авантюру бурных волн и чувств, но в глубинах моря найдешь лишь темноту ее холодной души. Она убегает от любви, ибо убегает от любой острой и четко ощущаемой боли, предпочитая погрузиться в серые сумерки души».

Именно, на пути отрицания возникает в ней ностальгия по испытанным ею в прошлом переживаниям. В настоящем остались лишь неосуществленные мечты и провалы, которые разверзлись и углубились, ибо в глубине своей души она знает: нет человека, достойного ее истинной любви.

Так, и в жизни писательницы. Исраэль Розенцвайг во многих духовных измерениях оказался той опорой, которой у нее не было со дня рождения.

В начале тридцатых годов распался их семейный очаг в Берлине. В возрасте пяти лет она была спасена от нацистов и увезена в Израиль. Девушкой она загорелась сионистской идеей. На долгой дороге осуществления строительства страны и возрождения нации, испытала она много трудностей и горечи, главным образом от культурного климата в стране и от собственного характера, которые без конца ставили перед ней препятствия, не дающие ей влиться в общественную жизнь. В пустынной стране она чувствовала себя чужой и никому не нужной до того дня, когда ее нетривиальный ум, талант и эмоциональность нашли духовную и душевную поддержку со стороны мудрого, многостороннего человека с истинно поэтической душой.

С кончиной этого человека, она осталась одна, с расстройством чувств, но с его духом и завещанием: